l:href="#n_793" type="note">[793] – для страны он прошел фактически без каких-либо серьезных сдвигов на международной арене. Франция судорожно перевооружалась и с возрастающей тревогой наблюдала за ростом германской мощи. В начале 1937 г. Второе бюро прогнозировало, что уже к концу года Германия будет располагать 38 пехотными дивизиями, четырьмя танковыми, 20 резервными и 24 дивизиями Ландвера. Все они, как утверждалось, будут вооружены на уровне, достаточном для проведения полномасштабных операций. Демографическое превосходство Германии позволяло и в дальнейшем наращивать сухопутные силы. Численность Люфтваффе оценивалась в 1600 самолетов первой линии, при этом ежемесячно авиастроительные заводы поставляли по 360 новых машин. К концу года немцы должны были располагать более чем 2600 самолетов. Второе бюро Генерального штаба ВМФ предупреждало о быстрых темпах сокращения преимущества Франции на морях: без форсированной реализации последних кораблестроительных программ к 1943 г. французский флот терял 139 000 тонн общего водоизмещения, в то время как германский – 26 000, а итальянский – лишь 800[794].
Ряд этих оценок был завышен. Промышленность Третьего Рейха испытывала острую нехватку сырья и не могла поддерживать те высокие темпы перевооружения, о которых сообщала французская разведка[795]. Однако фактор подавляющей германской мощи жил собственной жизнью и влиял на настроения военно-политического руководства в Париже безотносительно любых данных спецслужб. Французские военные говорили о предвоенной атмосфере в Германии и ожидали, что конфликт может разразиться уже в самом ближайшем будущем. 18 февраля 1938 г. на столе Гамелена оказался текст меморандума, составленного канцлером Австрии К. Шушнигом по итогам встречи с Гитлером несколькими днями ранее. Он неопровержимо указывал на то, что Германия готовится провести аншлюс. Главнокомандующий тут же ознакомил с документом Даладье.
Гамелен указывал на то, что присоединение Австрии резко усилит стратегические позиции Берлина: он заручится поддержкой Венгрии, сможет угрожать Чехословакии, союзнице Франции. Париж при этом, утратив контроль над Рейнской зоной, которая из коридора в сердце Германии превратилась в укрепленную полосу, не мог непосредственно повлиять на ход событий военным путем. Гамелен и Даладье согласились с тем, что Франции следовало принять меры, чтобы повлиять на поведение Гитлера. При отсутствии реальной возможности задействовать вооруженные силы оставался только путь дипломатии. «Но на чью поддержку могла опереться Франция? – задавался вопросом Гамелен. – Италия, очевидно, сотрудничала с Германией в Испании. Бельгия казалась как никогда решительно настроенной сохранить нейтралитет. Все сведения, которые поступали из Англии, говорили о том, что она снова была готова смириться со свершившимся фактом. Что предприняли бы Польша и Россия?»[796]. В 1947 г., выступая перед парламентской комиссией, Даладье заявил, что в марте 1938 г. он являлся сторонником активных действий, в том числе военных, и даже внес соответствующее предложение на рассмотрение правительства[797]. Современные исследования подтверждают его слова[798]. Однако в итоге Даладье решил отступить, осознав, что Франции не на кого опереться.
Гамелен понимал, что у его страны связаны руки, но, по мнению генерала, уступка Австрии Гитлеру должна рассматриваться лишь как возможность выиграть время для лучшей подготовки к войне. Уже через несколько дней после аншлюса в марте 1938 г. он представил Даладье несколько докладов, в которых описывал новую стратегическую обстановку в Европе и намечал возможные варианты действий. Присоединив Австрию, отмечал главнокомандующий, Германия серьезно нарастила свою мощь: ее население увеличилось на 7 млн. человек, а действующая армия – на 10 дивизий, при этом после мобилизации она могла возрасти до 200 дивизий и более. Аншлюс продемонстрировал прочность оси «Берлин-Рим». Серьезных причин надеяться на ее распад не оставалось. Все это коренным образом меняло стратегическое равновесие: Франция отныне не могла своими силами обеспечить неприкосновенность территории метрополии. Под угрозой оказывалась франко-итальянская и франко-швейцарская границы (Швейцария теперь рассматривалась как коридор для вторжения германо-итальянских сил).
Возникшая после аншлюса угроза Чехословакии изучалась не менее серьезно. Разведка сообщала о ее существовании с февраля 1938 г.[799] Захватив территорию страны или иным путем поставив ее под свой непосредственный контроль, Третий Рейх смог бы диктовать свою волю государствам Восточной и Юго-Восточной Европы. Доступ к их экономическим ресурсам не только превращал Германию в регионального гегемона, но и позволял выстоять в войне на истощение против западноевропейских колониальных империй. Под вопросом оказывалась альфа и омега французского стратегического планирования – тезис о том, что в затяжной войне, подобной Первой мировой, консолидированная мощь Франции и Великобритании перевесит германскую и принесет им победу. Отсюда для Гамелена следовал очевидный вывод: Париж не должен позволить Гитлеру диктовать свою волю Праге. Поступив иначе, Франция утратила бы свой статус великой европейской державы[800].
Слова генерала, казалось, находили отклик у политического руководства. Сформировав в апреле 1938 г. кабинет министров, Даладье с трибуны парламента заявил о том, что Франция не намерена жертвовать своими интересами ради сохранения иллюзии мира: «Мы хотим мира, опирающегося на уважение права, и не допустим чего-либо похожего на отречение Франции [от ее интересов – авт.]. Это было бы предвестником порабощения»[801]. И Гамелен, и Даладье, таким образом, понимали, что стоит на кону. Но это понимание не создавало цельной картины складывавшейся ситуации и оптимальных путей ее разрешения. Механизм формирования внешнеполитического курса оставался раздроблен. Даладье по-прежнему вплотную занимался перевооружением и внутренней политикой, все глубже погружаясь в эту проблематику. В марте-апреле 1938 г. его деятельность резко активизировалась после принятия решений о наращивании финансирования программ сухопутных сил, авиации и флота. Гамелен придерживался своей традиционной позиции: армейское командование представляет политическому руководству положение дел, но не вмешивается в принятие конечных решений. Министерство иностранных дел при Дельбосе также предпочитало отмалчиваться и пыталось вдохнуть жизнь в агонизировавшую систему коллективной безопасности. Однако в апреле 1938 г. хозяином Кэ д’Орсэ стал человек, считавший, что знает путь, по которому надо идти. Именно он и взял на себя инициативу в ходе Судетского кризиса 1938 г.
Во французской политической элите того периода трудно найти более последовательного сторонника курса на «умиротворение» Германии, чем Ж. Бонне. Если Даладье, фактически проводя его, постоянно колебался, то министр иностранных дел действовал, как правило, уверенно, будучи убежденным в том, что альтернативы у Франции нет. Бонне, как и его шеф, прошел окопы Первой мировой, откуда вынес стойкое отвращение к войне как таковой, что во многом объяснялось и личными обстоятельствами: на фронте погиб его младший брат, а старший получил тяжелое ранение. После 1918 г. будущий министр стал убежденным пацифистом и примкнул к движению в поддержку коллективной безопасности. В начале 1930-х гг., видя очевидные противоречия бриановской политики, он отошел от нее, но отнюдь не отказался от своих пацифистских взглядов, которые отныне пытался осуществить в рамках Realpolitik. Это логично привело его в лагерь «умиротворителей»[802].
Поворот
