оно сталкивалось, пытаясь построить отношения с Великобританией в военной сфере. Логика подсказывала, что коренным образом воздействовать на позицию Лондона могло лишь серьезное изменение международной обстановки на европейском континенте, что в конечном итоге и произошло в 1939 г. Но для Гамелена признать это означало констатировать тот факт, что реальных союзников у Франции нет не только в Центральной и Восточной Европе, с чем он, вероятно, мог смириться, но и по ту сторону Ла-Манша, что выглядело гораздо более опасным. Как и в случае с восприятием польского альянса, адекватное представление о туманных перспективах возрождения франко-британской Антанты наносило удар по фундаментальным основам стратегической картины, сложившейся в головах у французских военных после 1914 г. Желание найти аналог Российской империи там, где его не было, перекликалось со стремлением любой ценой гарантировать себе военную поддержку со стороны Великобритании.
Гамелен стоял перед тактическим выбором. Чтобы побудить Лондон к более активным действиям, он мог сделать акцент на слабостях французских вооруженных сил и, таким образом, попытаться рассеять иллюзию того, что Франция способна самостоятельно справиться со всеми проблемами. Но на фоне того, что военный инструментарий Германии в 1935–1936 гг. еще не выглядел угрожающе в сравнении с французской армией, шанс на успех здесь оставался невелик. Можно было двигаться и иным путем – демонстрировать, что Париж, напротив, достаточно уверен в себе, рассчитывает, прежде всего, на собственные силы и готов отказаться от обременительных обязательств в рамках коллективной безопасности. Такая тактика имела свои риски: Великобритания могла еще больше отстраниться от решения европейских проблем. Но именно этим путем пошел Гамелен, пытаясь посеять сомнения по поводу того, что дела на континенте будут идти так, как на то рассчитывали в Лондоне.
В 1935–1936 гг. отчеты британских военных атташе в Париже сообщали о том, что французские генералы прогнозируют начало вооруженного конфликта в Западной Европе с внезапной атаки германских мобильных соединений под прикрытием авиации против Бельгии и Нидерландов. Такое развитие событий могло стать следствием провозглашения Брюсселем нейтралитета и отстранения Парижа от судьбы королевства. В этом случае Германия получала шанс стать хозяйкой всего бельгийского побережья Северного моря, что серьезно ослабляло бы стратегическое положение Альбиона. В этой связи высшие офицеры двух стран впервые обсудили возможность формирования в Великобритании нескольких бронетанковых дивизий постоянной готовности, резерва для оперативной переброски на французский берег Ла-Манша. В то же время Гамелен рассчитывал использовать итало-британский конфликт вокруг Эфиопии, чтобы подтолкнуть Лондон к более тесному взаимодействию с французской армией[787].
Генштаб не только пытался компенсировать за счет британских ресурсов провал Франции в деле строительства собственных бронетанковых сил, но и открыть глаза Лондону на его стратегические интересы на континенте. Дав согласие на совместную защиту Бельгии и пойдя на формирование бронетанковых соединений, британцы сделали бы серьезный шаг в сторону от курса на первоочередное внимание своей империи и поддержание господства на морях. Подобный взгляд, однако, не учитывал особенности воззрений британской военно-политической элиты. Их ярким выразителем был военный теоретик Б. Лиддел-Гарт, сформулировавший доктрину «ограниченной ответственности» (limited liability), которая обосновывала нецелесообразность использования значительной британской военной мощи на европейском театре военных действий. Лиддел-Гарт доказывал, что оборона, несмотря на развитие бронетехники и авиации, по-прежнему являлась более эффективным способом ведения войны. Следовательно, мобильные соединения не представляли собой большой ценности, а Франция могла чувствовать себя в безопасности, если продолжала следовать оборонительной модели военного планирования. По утверждению британского теоретика, французская армия проиграла бы войну в случае развертывания собственного масштабного наступления. При этом он не считал такой вариант развития событий гипотетическим, подозревая французов в двуличии и желании вовлечь Великобританию в военную авантюру [788].
Как бы Гамелен ни пытался сформировать у своих партнеров по ту сторону Ла-Манша впечатление о французской армии как о мощной силе, ему это в полной мере не удалось. В 1936 г. британские элиты были встревожены событиями, связанными с приходом к власти во Франции левоцентристской коалиции Народного фронта. По их мнению, это было очевидным свидетельством внутреннего распада, что лишь подтверждалось обострением общественно-политической борьбы в стране. Считалось, что армия не сможет сохранить позиции в столь непростой обстановке. Важным признаком этого виделся кризис французской авиации. До 1936 г. ВВС Франции оценивались британцами в целом высоко. В Лондоне даже говорили о целесообразности интеграции противовоздушных систем двух стран. Однако реформы Кота и упадок французского авиастроения заставили британцев пересмотреть свою политику[789] и сделать ставку на наращивание собственных военно-воздушных сил, способных самостоятельно обеспечить защиту Альбиона [790].
Новые трудности в реализации программы перевооружения, проблемы авиационной промышленности и растущая угроза со стороны Германии в 1936–1937 гг. заставляли Гамелена продолжать попытки добиться от Великобритании гарантий военной поддержки. «Представление о том, что Германию можно победить лишь в войне на истощение отстаивалось, как никогда упорно»[791], – пишет по этому поводу П. Джексон. Руководитель Второго бюро полковник Гоше настаивал на том, что вовлечение Великобритании в поддержание безопасности на континенте должно стать «ключевой точкой» французской стратегии.
Желаемый образ франко-британского военного сотрудничества в беседе с Гамеленом в марте 1938 г. описал Черчилль: «Роль мировых арбитров должны взять на себя британский флот и французская сухопутная армия. Авиация нужна нам обоим… Если Италия выступит против нас, необходимо, чтобы английский флот при поддержке французского быстро захватил господство в Средиземном море. Нам потребуются авиационные базы во Франции, где мы будем иметь более выгодные позиции для действия бомбардировочной авиации, если Бельгия и Голландия останутся нейтральными. Необходимо, чтобы французское правительство как можно быстрее наращивало сухопутную мощь. Численность вашего населения, очевидно, уступает германской, но у вас есть колонии. Англия может задуматься о введении того или иного варианта воинской повинности»[792].
Однако все, чего смог добиться Париж от Лондона, – это общие обещания отправить во Францию две пехотные дивизии в случае угрозы Нидерландам и Бельгии, что, очевидно, мало способствовало исправлению стратегического дисбаланса в военной мощи в пользу Франции. После прихода в мае 1937 г. на пост премьер-министра Н. Чемберлена британская позиция стала еще более жесткой. Акценты окончательно сместились в сторону усиления авиации и флота, идея укрепления армии за счет бронетанковых соединений канула в Лету. Но даже предполагаемая британская поддержка оставалась для командования французской армии важнейшим фактором при разработке военных планов, хотя реальные шансы ее получить не просматривались. К началу 1938 г. все робкие и непоследовательные попытки французов обзавестись надежными союзниками на случай войны окончились ничем. Неуверенное дипломатическое маневрирование Генштаба на фоне фактического паралича Кэ д’Орсэ и демонтажа системы коллективной безопасности едва ли имело шансы на успех. Результатом стала все более очевидная внешнеполитическая изоляция Франция.
Ж.-Б. Дюрозель назвал 1937 «бледным годом»
