серьезно завышалась: количество дивизий постоянной готовности – на 70 %, резервных дивизий – в 2,5 раза. Особо акцентировались при этом слабые стороны французских вооруженных сил. Преобладающим мнением среди военных была убежденность в том, что сухопутные силы не готовы к войне. В докладе Генштаба, представленном вскоре после аншлюса, делался вывод о том, проведение наступательных операций против Германии потребует «полной реорганизации нашей армии и пересмотра нашей политики в военной сфере»[826].
Как и в марте 1936 г., Гамелен занял отстраненную позицию, отдавая инициативу политикам и не желая брать на себя ответственность за ключевые стратегические решения. Тем самым, он давал доводы как сторонникам, так и противникам «умиротворения» Гитлера и способствовал тому, что перспектива вооруженного вмешательства Франции в германо-чехословацкий конфликт превратилась лишь в разменную карту политического и дипломатического торга вокруг судьбы Судетской области. Даладье, пытаясь заручиться долгожданной британской поддержкой на континенте, настаивал на демонстрации того, что французская армия достаточно сильна для принуждения Гитлера к миру. Бонне, ряд других французских политиков, а также британский кабинет, напротив, подчеркивали, что в сложившихся условиях военной возможности помочь Чехословакии не существует[827].
По мере роста угрозы войны Даладье старался проявлять волю и решимость. 8 сентября в беседе с британским послом Э. Фиппсом он заявил, что в случае войны из-за Судет вся Франция выступит «как один человек» [828]. Речь Гитлера, произнесенная 12 сентября в Нюрнберге на съезде нацистской партии, не оставляла у него сомнений в том, что Франция имеет дело с опасным авантюристом, готовым на самые крайние меры[829]. Мнение главы правительства разделяли министры Рейно и Мандель. Бонне же, ухватившись за произнесенные Гитлером заверения в своей приверженности миру, удвоил усилия в русле политики «умиротворения». Чемберлен, еще раз убедившись в том, что в Париже нет единой позиции по вопросу разворачивавшихся событий, взял инициативу на себя и 15 сентября прибыл на встречу с Гитлером в его баварскую резиденцию Берхтесгаден, где дал принципиальное согласие на передачу Германии Судетской области. 18 сентября в ходе визита в Лондон, после определенных колебаний, с этой позицией согласился и Даладье[830].
Гамелен в это время предпринимал подготовительные меры на случай начала военных действий. Солдаты, проходившие срочную службу и подлежавшие демобилизации, были задержаны в своих частях, из запаса отозвали отдельные категории резервистов. Увеличенные таким образом контингенты предполагалось использовать для прикрытия границы[831]. В качестве начальника Генерального штаба национальной обороны генерал собирал командующих родами войск, с которыми обсуждал возможные планы действий. После объявления войны и проведения мобилизации армия должна была предпринять наступление в Сааре, однако отступить за «линию Мажино», если немцы смогут быстро перебросить ей навстречу значительные силы[832]. 12 сентября Гамелен и Жорж, назначенный командующим северо-восточной группой войск, в докладе председателю правительства описывали возможный сценарий начала войны в Западной Европе. Главнокомандующий выразил уверенность в эффективности имевшегося в его распоряжении военного инструментария и заверил Даладье, что не сомневается в победе. Однако все выступление генерала говорило скорее об обратном.
Конфигурация потенциального ТВД позволяла французской армии наступать лишь на одном участке – в междуречье Рейна и Мозеля в общем направлении на северо-восток. Именно здесь, как прогнозировал Гамелен, произойдет главное фронтальное столкновение французских и германских войск. Ожидалось, что соотношение сил будет примерно равное (около 50 дивизий с каждой стороны), при этом Вермахт сможет опираться на укрепленные районы «линии Зигфрида». Попытка французов прорвать их, по его словам, выльется в повторение битвы на Сомме. Предусматривалось, что Германия развернет операции против Бельгии, Швейцарии и Эльзаса, что потребует дополнительного отвлечения французских сил. По мнению военных, уже на этом этапе крупные французские агломерации могли стать целью германских авиаударов. «Как видно, мы никогда не утверждали, что не готовы действовать. Мы просто представляли военное измерение проблемы, так как в этом состоял наш долг. Если вспомнить операции англо-американских войск по прорыву “линии Зигфрида” в конце 1944 – начале 1945 гг. силами, гораздо большими, чем те, что мы имели в 1938 г., можно ли утверждать, что мы ошибались по поводу того, как разворачивались бы первоначальные операции, которые нам предстояло проводить?» [833], – вопрошал в мемуарах Гамелен, явно пытаясь снять с себя ответственность.
Проблема заключалась в том, что в 1938 г. речь шла не только и не столько о военном измерении вопроса, сколько о принятии ключевого политического решения. В этом контексте Даладье, безусловно, рассматривал все услышанные им оговорки как указания на значительные риски, связанные с реализацией военного сценария. Особенно его тревожили предупреждения об угрозе со стороны германской авиации. Все лето 1938 г. прошло в активных обсуждениях возможного соотношения сил в потенциальной воздушной войне. В августе генерал Вюймэн находился с визитом в Германии, где имел возможность ознакомиться с состоянием германских ВВС. Его выводы звучали тревожно. 700 самолетов, которые Франция могла выставить в случае войны, не шли ни в какое сравнение с численностью Люфтваффе и качеством их техники. Боевые действия в воздухе рисковали завершиться полным уничтожением французской авиации уже в первые недели конфликта, после чего противник мог свободно наносить удары по наземным целям, поставив под угрозу сухопутные силы, города, промышленность и инфраструктуру. В этом свете командование ВВС настоятельно рекомендовало политическому руководству страны воздержаться от преждевременного вступления в войну[834].
Как сообщало Второе бюро, в войне против Чехословакии Германия была готова задействовать около 2000 бомбардировщиков, значительная часть которых должна была применяться в тесной связке с сухопутными мобильными соединениями в рамках наступательных операций. Общая численность Люфтваффе к началу осени 1938 г. достигала 3500 самолетов. Более поздние оценки показали, что серьезного качественного превосходства в авиационной технике над Францией и, в особенности, Великобританией у Германии в разгар Судетского кризиса не было. Дальними бомбардировщиками, которых особенно опасались в Париже, ее военно-воздушные силы в сколько-нибудь значительном количестве на тот момент не располагали. Однако в августе-сентябре картина полного преобладания Люфтваффе выглядела вполне правдоподобной и серьезно влияла на французскую позицию во время дипломатических переговоров [835].
В конце сентября международная обстановка продолжала накаляться. Очередной тур челночной дипломатии Чемберлена завершился предъявлением ему новых, более тяжелых условий. На переговорах в Бад-Годесберге 23 сентября Гитлер потребовал немедленной передачи Германии большей части Судетской области, проведения референдумов в районах со смешанным населением и удовлетворения территориальных претензий Польши и Венгрии. Фюрер повышал ставки и запугивал партнеров угрозой войны. Во французском правительстве произошел раскол. Рейно, Мандель и ряд других министров считали, что лимит уступок Германии Франция исчерпала, и угрожали отставкой в случае принятия ультиматума. Бонне, также угрожая отставкой, требовал продолжения переговоров. На фоне отсутствия
