тот весело проводил время.
– Друзья? – Он рассмеялся, хотя Мира не поняла, что смешного сказала. Тогда Ханс пояснил: – Я нашел их в группе «Тусовщики Дрездена». Мне нужны были люди, с которыми я мог забыться и сорить деньгами, как богатенький сынок. Некоторые маски плотно приклеиваются к лицу.
– Мне кажется, это нормально, что в разных ситуациях и с разными людьми мы ведем себя по-разному.
– И только с близкими открываем свою истинную натуру, ведь с ними мы не боимся быть собой. Звучит как тост, ты не находишь?
– Да… – Мира задумчиво подняла кружку. – За это нужно выпить.
Они чокнулись и с серьезными лицами выпили, словно вместо чая в их кружках был крепкий алкоголь. Вдруг Мире захотелось смеяться, настолько абсурдно они выглядели со стороны. Ханс поддержал затею и тоже захохотал, чудом не уронив вазу с печеньем на кафельный пол.
– Черт, у меня сейчас… швы на лице от смеха… разойдутся! – воскликнул Ханс, потирая щеку с наклеенным пластырем. – Пойдем, я кое-что для тебя подготовил.
Смех застрял в горле. Мира закашлялась. Сюрпризы она ненавидела, а сюрпризы от человека, которого плохо знала, ненавидела вдвойне.
– Не стоит…
Ханс поиграл бровями, вероятно, вложив в это действие все мастерство, с помощью которого заполучал девчонок. Мира закатила глаза – ей больше нравилось, когда Ханс не притворялся. Стоп… «нравилось»?!
– Мне пора идти.
– Всего пара минут, обещаю! – Биттнер аккуратно обхватил в кольцо пальцев ее запястье и потянул из кухни в направлении гостиной. Мира вздрогнула, но не стала сопротивляться. – Ты пела для меня вчера. Теперь моя очередь! Утром я написал песню и нуждаюсь в твоем мнении. В профессиональном мнении артиста, разумеется, – небрежно добавил Ханс, стремясь ее успокоить, мол, ничего личного.
Он усадил ее в кресло. Вчера Эльмира не заметила пианино из-за стресса. А сегодня едва разглядела инструмент за кучей хлама: исписанные листы, нотные страницы, свитера, футболки, грязные кружки и тарелки. Ханс торопливо скинул на пол вещи, а посуду отставил на подоконник. Поднял крышку пианино, сел на табурет и размял пальцы. Разбитые костяшки хрустнули, и Биттнер поморщился.
– К-хм… – Прочистил горло. Волнуется? – «Лишь в темные моменты я могу увидеть свет. Думаю, я могу ослепнуть, когда он яркий. Ну что ж, этот декабрь я запомню…» – Пальцы Ханса порхали по клавишам, преимущественно белым, иногда задевали черные. А его голос с приятной хрипотцой дополнял заводной ритм. – «Я в порядке, если ты в порядке. Мне хорошо, если тебе хорошо». – Мира начала двигаться в такт и, не удержавшись, вскочила с кресла, протанцевала к пианино. Ханс ее не заметил. Увлеченный, он пел: – «…всегда холоднее в одиночестве». – Мира прислонилась к краю инструмента. Веселый ритм оказался обманчивым контрастом к песне о сезонной депрессии. Но также в композиции сквозила надежда, что декабрь подарил того, кто понимает. – «Этот декабрь я запомню…» [62].
– Красиво, – прошептала Эльмира, когда Ханс убрал руки от пианино и повернулся к ней. – И грустно. Весело и грустно.
– Ненавижу зиму. – Биттнер встал и отошел к подоконнику, где взял пачку сигарет. – Я заранее представил, каким дерьмовым будет этот декабрь. Особенно здесь, – он поджег сигарету, затянулся и указал на окно, за которым падали снежинки, – в Европе. Но ты…
– Но я?.. – Мира оттолкнулась от пианино и отступила к коридору. Почувствовала, как Дейзи уткнулась носом в щиколотку. «Пожалуйста, не говори ничего, – умоляла взглядом. – Не усложняй».
– Ты заставляешь меня улыбаться. – Словно извиняясь, Ханс развел руками. Он сделал пару затяжек и затушил сигарету о хрустальную пепельницу. Сделал шаг вперед – Мира сделала шаг назад.
«Замолчи, прошу тебя, не порть все…»
– Как тебе песня? – Ханс увидел панику в ее глазах? Или не собирался признаваться ей в чувствах? А есть ли какие-то чувства?
Больше всего ее разозлило, что она ощутила разочарование в области солнечного сплетения. И горький привкус на языке – там, где могли быть его губы. Она хотела, чтобы Ханс ей признался? Она хотела Ханса?
От неожиданно безобидного вопроса Мира растерялась.
Почему Ханс все усложняет? Они могли переспать в эту встречу, сбросить напряжение и остаться друзьями. Она дальше бы любила Джека, а Ханс нашел бы подходящую девушку. Нормальную девушку.
Эльмира знала, что ни Ханс, ни кто-либо другой не заполнит пустоту внутри нее, потому что она давным-давно закрыла сердце на замок.
Она хочет Ханса? Чушь. Самообман. На самом деле она хочет Джека. И решит эту проблему. В голове созрел план. Плевать, что Льюис думает по этому поводу. Она добьется поставленной цели, а потом… заполучит Ханса как очередной трофей. Нечего было отказываться, когда предлагали.
Мира, не сказав больше ни слова, вышла в коридор, оделась и побежала вниз по лестнице, на ходу набирая номер Франка.
Глава 17
Меня сложно любить, а мне трудно
доверять,
Когда все слишком хорошо, я просто
все рушу.
Ты хочешь меня всю, но я не могу
отдаться тебе,
Так что не влюбляйся, ведь меня
трудно любить.
© BLACKPINK, Hard to love
Джек был раздавлен. Он не смог признаться Элизабет, что годы его трезвости и самоконтроля полетели в тартарары из-за девчонки. Вздорной и импульсивной девчонки. Льюис соврал жене, что устал после съемочного дня, поэтому не поговорит с ней и мальчиками по видеосвязи. Да, будто дело в работе, а не в том, что Джеку стыдно и на его лице можно разглядеть следы недавней драки.
Вечером он приехал в студию звукозаписи по просьбе Франка Штольца. Какие дела могут быть у него и менеджера Белладонны? Джек позвонил Роберту по видеосвязи, но агент пожал плечами и вновь принялся кормить голубей на своем балконе. Льюису, чтобы утолить любопытство, пришлось наведаться в студию.
Он поблагодарил секретаршу за кофе и сел в конференц-зале. Помещение с панорамными окнами, лампами теплого света и мягкими диванами не настраивало на деловой лад, а, напротив, расслабляло. Джек пил кофе и следил с высоты третьего этажа за старинным трамвайчиком, когда дверь открылась и в комнату вошел Ханс Биттнер.
– О, Джек, добрый вечер! – удивленно поздоровался Ханс. – Вы с Белладонной продолжаете записывать совместную песню?
– Привет. Нет, от этой идеи мы отказались. – Джек поморщился: опыт был, мягко говоря, неудачный. – Меня на встречу позвал ваш менеджер. А ты?.. – Джек оглядел Ханса: одет по-домашнему, в растянутый серый свитер и белые спортивные брюки. Но внимание привлекло его лицо, а точнее, свежие ссадины и гематомы. – Черт! Что с тобой?!
– Что? – Ханс покрутился, рассматривая
