того, что Германия атакует нас через Бельгию»[872]. Без ответа оставался вопрос применения мобильных соединений. Проблема стратегического взаимодействия с тыловыми и фланговыми союзниками и партнерами также повисала в воздухе.
Речь, таким образом, шла о двух конкурирующих стратегиях. Рассчитывая на поддержку англосаксонских держав и своей империи, Франция могла окончательно уйти из Восточной Европы, оставив эту часть континента Германии, а вместе с ней – колоссальные ресурсы и возможность вести глобальную войну. К этой точке зрения склонялся Бонне, считая, что у Франции, в любом случае, нет возможности предотвратить реализацию подобного сценария. Альтернативой окончательному превращению в младшего партнера Великобритании являлось продолжение борьбы за Восточной Европу с целью сдерживания германской экспансии. Очевидных сторонников из числа военно-политических «тяжеловесов» у нее в октябре-ноябре не было. После Мюнхена этот путь казался тупиковым. Следование по нему влекло за собой серьезные риски, однако лишь он позволял Франции сохранить статус великой державы и рассчитывать на успешный исход войны на истощение. Эта дилемма стала ключевой в ходе дискуссии о возможной переориентации французской стратегии осенью-зимой 1938 г.
Бонне продолжал верить в перспективы «умиротворения». Как и Чемберлен, возможность решения проблемы войны и мира он видел в воссоздании структуры, схожей с «пактом четырех» 1933 г. – франко-германо-итало-британского кондоминиума по управлению Европой [873]. Начать предполагалось с окончательного «погашения счетов» с Германией. Франсуа-Понсе, покидавший Берлин, чтобы занять должность посла в Италии, в октябре писал в Париж: «Правительство должно приложить усилия для того, чтобы на другой чаше весов, против той огромной цены, которую мы заплатили за мир, оказалась наибольшая из возможных гарантий, способная продлить этот мир. Нужно попытаться получить от Гитлера письменные гарантии границ Франции, обязательство не касаться их и не предпринимать ничего, что могло бы затронуть двусторонние отношения, без предварительных консультаций»[874]. В ходе начавшихся переговоров Бонне и министр иностранных дел Германии И. фон Риббентроп согласовали текст франко-германской декларации, в которой подтверждались заинтересованность сторон в сохранении добрососедских отношений, отсутствие территориальных претензий и готовность согласованно решать международные вопросы[875]. Подписание декларации должно было состояться в ходе визита Риббентропа в Париж.
Речь шла о соглашении, аналогичном германо-британской договоренности о взаимопонимании, оформленной в Мюнхене одновременно с соглашением по Чехословакии[876]. Свою декларацию Бонне назвал ее «сестрой»[877]. Она должна была закрепить за Францией место одного из членов нового европейского ареопага. Однако глава МИД не учел тех настроений, которые сформировались в Париже после Мюнхена. Недовольство чрезмерными уступками, сделанными Гитлеру, проявляли даже постоянно колебавшиеся французские министры. На заседании правительства 23 ноября, в ходе которого обсуждался проект франко-германской декларации, их мнения разделились.
Многие из них сомневались в целесообразности подобного шага, который подчеркивал бы усиление внешнеполитических позиций Германии. Перспектива визита Риббентропа в Париж вызвала особые возражения на фоне событий «Хрустальной ночи»[878]. Даладье в целом скептически отнесся к возможной встрече с министром иностранных дел Германии. Правительство решило донести до германского посла, что обстоятельства не благоприятствуют визиту Риббентропа, однако начавшаяся через несколько дней всеобщая стачка – реакция на «декреты Рейно» – снова отвлекла главу правительства и его ключевых сотрудников[879]. Бонне умело воспользовался этим для реализации своего замысла. 6 декабря в Париже министры иностранных дел Франции и Германии подписали совместную декларацию.
Значение документа оказалось сильно преувеличенным. Бонне рассматривал его в качестве основы дальнейшего франко-германского
сближения, закрепляющей статус-кво в Европе. Немцы подходили к делу иначе. «Риббентроп, – отмечает З. Стейнер, – видел в подписании декларации возможность укрепить французов в их прекраснодушии. Он заверил обеспокоенного Муссолини, что пакт не имел большого значения»[880]. Гитлера воспринимал его как акт о сдаче Францией своих позиций в Восточной Европе. За несколько недель до начала Второй мировой войны в ходе обмена мнениями Риббентроп проинформировал Бонне о том, что статьи декларации касались лишь Западной Европы и не могли ограничивать законных интересов Германии на востоке [881].
Кампания по ее обсуждению и принятию в значительной степени являлась личным проектом главы Кэ д’Орсэ. Большая часть военно-политического руководства страны не была готова к столь серьезному отступлению. Его отношение к франко-германской декларации от 6 декабря лучше всего в мемуарах выразил Гамелен: «Признаюсь, что я был настроен очень скептически. Потому, чтобы не впутываться в этот вопрос, я сделал так, чтобы отсутствовать [во время проведения переговоров – авт.]»[882]. По справедливому замечанию Е. О. Обичкиной, «высшее руководство страны рассматривало документ, скорее, как отсрочку, позволявшую восстановить дипломатический и военный баланс в Европе»[883].
Гораздо большего в Париже ожидали от взаимодействия с Великобританией. Кроме Бонне во Франции мало кто рассчитывал на то, что Мюнхен снимет угрозу войны, нависшую над страной, следовательно, укрепление сотрудничества с Лондоном вплоть до заключения военного союза превращалось в первоочередную задачу. В этом вопросе усилия Кэ д’Орсэ были поддержаны как командованием армии, так и высшим политическим руководством страны. Уступки, сделанные Даладье в Мюнхене, во многом объяснялись его стремлением добиться окончательного соглашения с Великобританией, основой которого стали бы конкретные совместные обязательства на континенте. В ноябре командования родов войск активно обсуждали возможные форматы франко-британского военного сотрудничества. Итог дискуссиям в записке на имя Даладье от 23 ноября подвел Гамелен.
Предлагалось как можно раньше сконцентрировать на французской территории значительные британские сухопутные контингенты и с этой целью настаивать на формировании в Великобритании новых армейских соединений, оснащенных бронетехникой. Флоты двух стран должны были разделить ключевые участки мирового океана на зоны ответственности. На Королевские ВВС предполагалось возложить ответственность за проведение стратегических бомбардировок. «Французам и британским генеральным штабам трех родов войск следует немедленно вступить в контакт, чтобы при необходимости избежать импровизации при организации операций, которые можно подготовить в мирное время»[884], – подытоживал Гамелен.
23-24 ноября с визитом в Париж прибыли Чемберлен и Галифакс. Британские министры собирались закрепить успех, достигнутый 30 сентября, и добиться от Франции новых обязательств в рамках политики «умиротворения». Чехословацкий опыт расценивался ими как слишком рискованный: Париж едва не втянул Лондон в войну. Великобритания хотела взять на себя роль локомотива совместной политики на международной арене. Ожидания сторон не совпали. Даладье требовал гарантий на случай повторения кризиса, подобного Судетскому. Галифакс утверждал, что обязательства в отношении новых границ Чехословакии, зафиксированные в Мюнхенских соглашениях, могут вступить в силу лишь при наличии консенсуса трех из четырех держав-гарантов, что фактически лишало их смысла. Даладье настаивал на значительной военной помощи со стороны Великобритании в случае войны. Он говорил о том, что две пехотные дивизии, переброшенные на континент не ранее, чем через три недели после начала конфликта, никак не помогут Франции отразить «внезапную атаку». Повторяя
