Париже. Курс Чемберлена постепенно утрачивал поддержку членов его правительства. Сам премьер-министр, наблюдая за тем, как на глазах рассеивается «дух Мюнхена», был вынужден согласиться со словами главы Форин Офиса Э. Галифакса, констатировавшего, что политика поиска взаимопонимания с Берлином, по крайней мере, временно, себя исчерпала[859]. У Даладье иллюзий было еще меньше. Он испытывал острое чувство национального унижения и не верил в то, что уступки Гитлеру помогут спасти мир. Уже в день возвращения из Мюнхена он сказал своему сыну: «Не беспокойся – ты будешь воевать, и война продлится гораздо дольше, чем мы того хотим» [860]. «Мюнхенское соглашение – это лишь короткая передышка, – признавался он тогда же. – Гитлер найдет повод для того, чтобы развязать вооруженный конфликт, прежде чем он утратит свое военное превосходство»[861].
4 октября, выступая перед палатой депутатов по итогам своей поездки в Германию, председатель Совета министров открыто говорил о том, что продолжало его заботить: «Тот факт, что нам удалось сохранить мир, не означает, что мы можем опустить руки. Напротив, это должно стать сигналом к новой концентрации усилий французской нации. Первой задачей каждого является работать на своем месте с полной отдачей. Мир будет сохранен лишь при том условии, что наше производство позволит нам на равных говорить с окружающими нас народами. Мир будет сохранен лишь в том случае, если мы будем располагать здоровыми финансами, и сможем рассчитывать на все ресурсы, которыми обладает нация»[862]. Гонка вооружений, таким образом, лишь набирала темп. Именно после Мюнхена французское правительство взяло курс на жесткое решение проблем перевооружения: «декреты Рейно» ввели строгий контроль над рабочей силой, право на забастовку ограничивалось, коалиция Народного фронта, которой до сих пор приходилось учитывать мнение левых партий, прекратила свое существование.
В начале октября Гамелен представил Даладье меморандум, который характеризовал стратегическое положение в Европе, сложившееся после раздела Чехословакии: «В то время как Франция фактически все больше изолируется от центральной и даже восточной Европы (нынешнее положение тяжелее, чем то, которое сложилось в 1914 г., так как на востоке Европы Франция больше не располагает противовесом в виде царской России), перед Германией, поглотившей Австрию, окружившей Чехословакию и уменьшившей ее территорию, открывается путь к Дунаю. Она может незамедлительно воспользоваться этими результатами и продолжит добиваться фундаментальных целей своей политики Drang nach Osten»[863]. Италия становилась очевидным противником. Она еще не оформила военный союз с Германией, однако уже в ноябре заявила о своих претензиях на французские территории: Ниццу, Савойю, Корсику, Тунис[864]. В декабре итальянский МИД известил французского посла о денонсации двустороннего соглашения от 1935 г.
В перспективах «тыловых союзов» Гамелен все больше разочаровывался. Россия, по его мнению, по-прежнему «оставалась загадкой». Доклад Второго бюро от 20 октября рисовал мрачную картину восприятия Мюнхенских соглашений в Советском Союзе: «Считается, что ни Франция, ни Великобритания не готовы к силовому сдерживанию германской экспансии в центральной и восточной Европе… Советские руководители опасаются столкновения “лицом к лицу” с Германией и могут прийти к выводу о необходимости пересмотра своей внешней политики. СССР может вернуться к политике соглашения с Германией, последствия которой ощутит на себе Польша»[865]. «Двурушническое» поведение Польши вызывало у Гамелена растущее раздражение: «Что касается Польши, чье двуличное поведение проявилось в ходе последнего кризиса, насколько мы можем быть уверены в том, что она не вошла в фарватер Германии, получив обещание больших компенсаций в Литве и на Украине?». В ноябре после беседы с французским послом в Варшаве генерал сделал важный вывод о перспективах отношений с Польшей: «Настолько импульсивная нация может однажды ввязаться в авантюру, а ее непреклонная позиция мешает нашим отношениям с Россией» [866].
В этой связи Гамелен настаивал на форсированной подготовке к затяжной войне и необходимости дальнейшего укрепления взаимодействия с единственным потенциальным союзником – Великобританией. Альтернатив этому практически не оставалось. Французскую стратегию на ближайшее время главнокомандующий представлял в следующем виде: «Отразить возможное нападение объединенных сил Германии и Италии; затем иметь возможность вести долгую войну, которая позволит выиграть время для формирования коалиции и приведет к истощению наших противников, лишенных поставок ряда важных ресурсов; иметь возможность при необходимости разгромить Италию на земле, в воздухе и на морях»[867]. Вопрос о судьбе Восточной Европы при этом оставался без ответа. Гамелен упомянул о сотрудничестве с Великобританией с целью «противодействия новому германскому продвижению на востоке Европы», но механизмов этого взаимодействия не обозначил. По поручению Даладье его доклад был разослан начальникам штабов родов войск с целью выработки согласованной стратегии. Итоговое обсуждение показало, что французские вооруженные силы по-прежнему не едины во взглядах на будущую войну[868].
Командования флота и колониальных войск в целом одобрили меморандум, который, признавая неизбежность войны на истощение и формирование в Европе статичного фронта, открывал перед соответствующими родами войск перспективы широкого применения с целью обеспечения морской блокады Германии и ликвидации итальянского присутствия в колониях[869]. Выступивший от имени командования авиации Вюймэн подверг текст документа критике. Он подчеркивал, что британская поддержка оставалась неизвестной величиной, откуда вытекало, что «в части сухопутных сил в начале конфликта, в котором мы бы противостояли Германии и Италии, Франция оказывалась в одиночестве». «В этих условиях, – подытоживал генерал, – наш разгром представляется неизбежным» [870]. Отсутствие гарантий британской помощи означало, что и в воздухе Франция сталкивалась бы с превосходящей мощью противника. В качестве выхода из ситуации начальник штаба ВВС предлагал активизировать контакты с Италией, Польшей и франкистской Испанией, в том числе и ценой окончательного разрыва с Советским Союзом. Такая внешнеполитическая комбинация должна была помочь Франции избежать войны. Заместитель Гамелена по Генштабу армии Кольсон не согласился с выводами своего шефа. По его мнению, уйти в глухую оборону, позволив Германии захватить ресурсы Восточной и Юго-Восточной Европы, означало бы для Франции встать на путь неминуемого поражения – усилившийся, таким образом, Третий Рейх получал возможность выстоять в войне на истощение. Генерал настаивал на том, что Парижу жизненно важно создать противовес Берлину на его восточных рубежах[871].
Попытка механически суммировать эти мнения вела лишь к новым противоречиям. 25 ноября на заседании начальников генеральных штабов Гамелен уточнил свое видение французской стратегии в будущей войне: «В начале конфликта мы можем занять выжидающую позицию. Нам в первую очередь потребуется организовать оборону. Лишь после того, как английское участие приобретет необходимые масштабы, мы сможем планировать наступление против Германии. С этой точки зрения выбор ясен: в воздухе нам потребуется скорее истребительная авиация, чем бомбардировочная. На земле важны укрепления на северной границе, ввиду опасности
