поддержку политической невозможности использования призывников для сохранения империи или установления гегемонии в Европе. Британские массы точно также не были готовы жертвовать своей жизнью ради дела британской военной мощи, как элиты — своими деньгами. Даже несмотря на то, что доходы Британии от торговли зависели от разногласий между её европейскими соперниками, а в конечном итоге от её способности препятствовать этим другим державам в развязывании войны, у Британии, за исключением колониальных подданных,[520] не было способности мобилизовать существующие фискальные и человеческие ресурсы на поддержание геополитического господства.
III. Переселенческие колонии и издержки империи
«В середине Викторианской эпохи проблема сплочённости империи была решена британцами с помощью ряда смелых прагматичных компромиссов… [создавших] трёхкомпонентную глобальную систему» из всё более автономных переселенческих колоний, Индии и зависимых колоний империи, которые контролировались военным принуждением в сочетании с кооптацией местных элит, а также неформальной империи, управляемой «частными предприятиями или хаотичным сочетанием дипломатии и силы».[521] В конце XIX века эта стабильная конструкция была подорвана, поскольку британская имперская политика в ответ на требования внутренних и колониальных элит развивалась в двух противоположных направлениях. Правительство стремилось сократить свои издержки в рамках существующей империи, в особенности в переселенческих колониях,[522] одновременно предпринимая действия по приобретению новых колоний в Африке и концессий в Китае.
Колониальные пополнения отчасти отражали некий геополитический расчёт: если Британия не заберёт эти территории себе, это сделают другие европейские державы или Соединённые Штаты.[523] Бернард Портер считает, что британский экспансионизм был основан на «пессимизме… Теперь предполагалось, что Британии приходится расширять свои территории, чтобы оставаться в живых».[524] Однако конкретные решения об интервенциях в Африку или Китай принимались по требованию отдельных британских предпринимателей-авантюристов или компаний, нацеленных на освоение внешних территорий. Финансиализация и нарастающая срочность, с которой британские инвесторы и компании искали новые возможности для получения более высоких доходов, поскольку прибыли от земельных активов и прежних видов бизнеса в метрополии падали, обусловили предпринимателям лёгкость привлечения финансирования для предприятий в Африке, которые затем формировали присутствие на этом континенте, привлекавшее правительственное содействие. Необходимо помнить, что, по меткому выражению Джона Дарвина, «"империя" — это великое слово. Но за её фасадом (в любое время и в любом месте) стояли массы конкретных индивидов, сеть лоббистских интересов и куча надежд — на карьеры, состояния, религиозное спасение или хотя бы физическую безопасность».[525]
Несмотря на стремление к экономии, Британия действительно шла на вмешательство там, где её интересы — или, точнее, интересы политически влиятельных элит — оказывались под угрозой, а издержки военных действий представлялись невысокими. Компании лондонского Сити с их растущими инвестициями в Африку требовали и получали британское дипломатическое и военное вмешательство в соответствующие территории.[526] В 1875 году Британия вторглась в Египет, чтобы утвердить там нового правителя, который с почтением относился бы к египетскому долгу перед ней. С Бурской республикой, как уже отмечалось, Британия воевала главным образом по настоятельной просьбе Сесила Родса, чтобы защитить британский контроль над недавно открытыми залежами золота и бриллиантов.[527]
В тропической Африке движущими силами колонизации выступали чиновники министерства иностранных дел и министерства колоний, исходившие из геополитических соображений, личного или ведомственного тщеславия, а также «масса пересекающихся мини-империй торговцев, инвесторов, мигрантов, миссионеров, железнодорожных и судоходных компаний, горнодобывающих предприятий, банков, ботаников и географов»,[528] которые получали финансовые выгоды и/или карьерное продвижение, если территории, в которые они инвестировали, становились формальными британскими колониями.[529] Миссионеры по большей части были людьми скромного происхождения — ремесленниками, торговцами, квалифицированными рабочими или сыновьями представителей этих профессий.[530] Выяснялось, что работа в удалённых колониях для них более выгодна и престижна, чем те карьеры, которые были доступны для них в метрополии. «Торговые компании, религиозные диссиденты, плантаторы и искатели приключений были по меньшей мере столь же важны для расширения пределов империи, как королевские солдаты и моряки».[531] Парламент и публика с правом голоса поддерживали захват новых колоний при условии, что это не предполагало расходов для министерства финансов, а территории можно было получить без войны. Сторонники приобретения новых колоний формировали общественную поддержку, публикуя заказные статьи в «Таймс» и других газетах, а также получая покровительство от эмигрантов, отставных чиновников и военных.[532]
В главе 2 упоминалась точка зрения Ниала Фергюсона, которые сравнивал современных американцев с «их британскими сверстниками столетие назад, которые выпускались из элитных британских университетов, обладая совершенно имперскими идеалами».[533] Теперь, рассмотрев британский колониализм и британских колонистов с XVI до XIX века, мы можем прийти к выводу, что любые имперские идеалы перекрывала непреходящая реальность: разбогатеть было легче не дома, а в колониях, в особенности в тех территориях, которые были «неисследованными» и «нецивилизованными». Имперские идеалы зачастую и правда присутствовали у миссионеров, однако их взгляды никогда не имели решающего значения, а их поведение в колониях и пропаганда в метрополии порой ослабляли ту политику, которой способствовали капиталисты и министерство иностранных дел.[534]
Как уже отмечалось, имевшаяся степень поддержки империализма британцами в метрополии была результатом кампаний по организации общественного давления на правительство с целью военного вмешательства, предпринимаемых преследовавшими собственные интересы инвесторами и авантюристами. Но, как мы видели в предыдущем разделе, всякий раз, когда расходы и человеческие потери росли, общественная поддержка улетучивалась, а на смену ей приходили гнев и расплата за «бессмысленное» принесение в жертву жизней британцев. Фергюсон неправильно интерпретирует историю той эпохи, в которой считается специалистом, рассматривая её сквозь муть черчиллевской риторики, ностальгии по ура-патриотизму первых дней Первой мировой войны и подлинной преданности и жертвенности Второй мировой.[535]
Одновременно с расширением империи британское правительство сталкивалось с постоянными вызовами своему владычеству в переселенческих колониях. Начиная с восстания в Канаде в 1837 году, которое, хоть и было незначительным, но вызвало опасения по поводу интервенции США,[536] Британия отвечала на подобные инциденты, предлагая всё более значительную автономию, что в дальнейшем привело к её неспособности противостоять требованиям колонистов о дальнейших уступках. Эта политика имела успех в том смысле, что благодаря ей переселенческие колонии переводились на самообеспечение, хотя их вклад в оборону Британией их территорий или в общие военные издержки империи фактически был нулевым.[537] И тогда, и в дальнейшем Британия не была готова оплачивать издержки отправки достаточного количества войск
