соображения Гамелена, он предлагал британцам формировать дополнительные соединения, делая акцент на их моторизации и механизации[885]. Чемберлен уклонился от предоставления каких-либо гарантий, отметив, что «французам стоит и самим о себе позаботиться и особенно разобраться с их авиацией, которая оставалась в катастрофическом положении»[886].
По мнению британского премьера, Альбион находился в большей опасности перед лицом возможного германского воздушного удара, и правительство должно было в первую очередь думать об этой опасности, а не о создании сухопутной армии для войны на континенте. Продолжение сотрудничества с Францией в Лондоне рассматривали с точки зрения дальнейшего превращения Парижа в своего младшего партнера и его отказа от любой самостоятельной политики. Ставкой здесь должна была стать судьба Восточной Европы. В октябре Галифакс открыто признал: «Впредь мы должны считаться с германским доминированием в Центральной [и Восточной – авт.] Европе. Впрочем, я и раньше считал, что когда Германия вернет себе силы, которыми всегда обладала, это доминирование окажется неизбежным в силу географических и экономических причин»[887]. Бонне в мемуарах доказывал, что «никогда не собирался оставлять Восток Европы Германии» [888], однако в конце 1938 г. он по крайней мере колебался в этом вопросе, лелея надежды на большое соглашение великих держав, которое решит все международные проблемы.
Между тем, в Париже, вероятно, в конце ноября – начале декабря приняли окончательное решение о том, что, несмотря на сомнительную ценность «тыловых союзов», оставлять Восточную Европу Гитлеру нельзя. 19 декабря в докладе на имя Даладье Гамелен писал: «Франция должна считаться с той перспективой, что ось Берлин-Рим в скором времени, весной или в начале лета 1939 г., поставит ее перед проблемой нового вооруженного конфликта. Стратегия, о которой идет речь, предполагает определение карты будущего театра военных действий. Весь вопрос сводится к пониманию того, готова ли Франция отказаться от статуса великой державы и оставить Германии гегемонию не только в Центральной Европе, но и на европейском востоке. Помимо Франции речь идет о судьбе всех демократических держав. Мы стали свидетелями применения силы против Чехословакии. Сегодня мы видим, что то же подготавливается в отношении Польши»[889].
Даладье дал на это недвусмысленный ответ: «Распространившаяся в последнее время мысль о французском бессилии, о французском отречении – это странная иллюзия. Мы понимаем, что на нарастание угрозы своей безопасности Франция должна отвечать увеличением своей мощи»[890]. В декабре 1938 г. Гамелен вернулся к идее «восточного щита». То, что он предлагал, фактически воспроизводило ту идею, которую за семь лет до него в иных международных условиях, но уже предвидя будущую политику Гитлера, сформулировал Вейган: дамокловым мечом, подвешенным над восточной границей Германии, должен был стать блок в составе Польши, Румынии, Югославии и Турции, который пользовался бы ресурсной и логистической поддержкой СССР. В конце декабря Генштаб сухопутных сил подготовил проект организации военного сотрудничества восточноевропейских стран в случае их конфликта с Германией [891]. По мнению французского главнокомандующего, Берлин видел своей ключевой задачей не дать «франко-английской дипломатии прийти в себя и создать в Восточной Европе фронт против германизма»[892].
В начале 1939 г. объективное обострение военной угрозы, не спадавшей, несмотря на все старания «умиротворителей», понимание того, что в сентябре 1938 г. Франция полностью исчерпала лимит дипломатических уступок, сохранявших за ней великодержавный статус, относительная стабилизация внутриполитической ситуации, решение экономических проблем и первые очевидные результаты программы перевооружения вселяли в руководство Франции определенную уверенность и способствовали формированию у него единства целей. Стратегия постепенно консолидировалась в условиях чрезвычайной ситуации, когда набор вариантов действий, чем дальше, тем все больше, сокращался: пространства для маневрирования и отступлений практически не оставалось. «После Мюнхена речь шла не о том, выступать ли против, а о том, когда и по какому вопросу выступать против»[893], – замечает М. Александер. Позиции Бонне во главе Кэ д’Орсэ быстро ослабевали, а Даладье и Гамелен вели себя все более напористо в диалоге с британцами.
3-6 января 1939 г. председатель Совета министров посетил Корсику и французские владения в Северной Африке – Тунис и Алжир. После фактически официально озвученных в Риме территориальных претензий сам факт поездки и сделанные в ходе нее заявления недвусмысленно говорили о жесткой бескомпромиссной позиции, занятой французским правительством[894]. Подобные действия явно диссонировали с внешнеполитической линией Чемберлена. Спустя несколько недель после турне Даладье он в сопровождении Галифакса нанес визит в Рим, где, на фоне разгоравшейся в стране шумной антифранцузской кампании, провел переговоры с Муссолини. «[Чемберлен и Галифакс – авт.] дружно улыбались, рассыпались в любезностях, уверяли, что не сомневаются в благих намерениях дуче и признают исключительную роль “оси” в европейских делах», – отмечает Л. С. Белоусов [895]. Воинственное поведение Даладье вызвало недовольство его британского коллеги. Целью политики «умиротворения», очевидно, становилась Италия, и в Париже понимали, за чей счет ей будут сделаны уступки.
В то же время курс, проводимый Чемберленом, постепенно терял поддержку в Лондоне. 15 декабря в докладе на имя Даладье военный атташе Франции в Великобритании генерал П. Лелонг писал: «В последние две недели британское общественное мнение демонстрирует признаки более жесткого отношения к оси Рим – Берлин и более ярко выраженной симпатии к Франции». В качестве причин подобного изменения генерал называл «атаки германской прессы против Великобритании», вызванные той позицией, которую британцы заняли по поводу событий «Хрустальной ночи», «итальянские требования к Франции, которые здесь рассматриваются как необоснованные, неуместные и совершенно неприемлемые», «улучшение общей ситуации во Франции после провалившейся забастовки 30 ноября»[896].
Командование британской армии традиционно занимало особую позицию по вопросу обеспечения европейской безопасности. Генералы, не являясь открытыми сторонниками военного союза с Францией, были более склонны прислушиваться к аргументам французской стороны, чем политики. 14 декабря Лелонг сообщал в Париж, что представители военного министерства и Форин Офиса при любой встрече говорят о «необходимости тесного сотрудничества между Францией и Великобританией»[897]. 31 декабря военный министр Великобритании Л. И. Хор-Белиша в разговоре с Гамеленом критически высказывался о действиях двух правительств в ходе Судетского кризиса и признал необходимость увеличения британских сухопутных сил[898]. В октябре в знак протеста против мюнхенской политики кабинета в отставку ушел Первый Лорд Адмиралтейства Д. Купер. В своей прощальной речи он предсказал скорое начало европейской войны и заявил, что Лондон не сможет уклониться от участия в ней [899].
Менялась и точка зрения дипломатического корпуса. Военный атташе в Париже полковник У. Фрэйзер в декабре 1938 г. предупреждал свое правительство, что ухудшение стратегического положения Франции после Мюнхена может серьезно ослабить ее решимость противостоять германскому давлению. В этом случае может
