деревенщина, привыкшая, что об неё все вытирают ноги, что она никому не нужна, не интересна, а, точнее, интересна только тогда, когда с неё можно чего-нибудь поиметь.
Когда я вышел из метро, была почти ночь. Как я нашёл гостиницу в тех обстоятельствах, удивляюсь до сих пор. Она располагалась приблизительно в таком же здании, в котором я проходил курсы, то есть ни чем не примечательном, производящим впечатление основательного запустения. Общаться с обслуживающим персоналом было для меня уже делом привычным, сказались командировки, так что, открыв стеклянную дверь в не очевидное помещение, я перестал волноваться. На моё счастье постояльцев оказалось мало, девушка на стойке регистрации даже не посмотрела на распечатку бронирования, сразу взяла паспорт, приняла оплату, выдала ключ, и я поднялся в грязноватый номер дешёвого отеля, в котором мне предстояло провести ночь. Ощутив себя в относительной безопасности, я вновь вспомнил, что проголодался, и уже как заправский путешественник и опытный горожанин прошёлся обратно к станции метро в кафе быстрого питания, взял себе половину цыплёнка на гриле, завядший салат из овощей и чай и съел их с такой деловитостью, будто проделывал это каждый день. Вернувшись в номер, решил сразу же лечь спать, помянул, во сколько мне надо успеть завтра на автобус до областного центра, но из-за жары так и не сомкнул глаз, всю ночь проворочавшись на влажной от пота простыне.
В следующий раз я должен был отправиться в Москву за готовой визой, желательно совместив её получение непосредственно с отъездом. Но нет, так было бы слишком просто и разумно. Как суетные олигофрены, которых подавляет непостижимое для них разнообразие жизни, родители чуть ли не мольбами уговорили меня не поступать вменяемо и покинуть отчий дом за день до отъезда, забрать паспорт, переночевать в аэропорту и вылететь на следующий. Уступив давлению, ибо выбора не было, я сразу же стал их проклинать. Вылет планировался в 16.15, и ничто не мешало мне уехать рано утром, днём получить заграничный паспорт с визой и преспокойно успеть к самолёту минимум за два часа. А ещё я неожиданно для себя наткнулся на мысль, что, если бы я жил в Москве, то никогда бы не столкнулся с такими затруднениями.
В первый раз в жизни на меня снизошло подобное озарение. Ранее я, конечно, неоднократно жалел, что родился, вырос и живу в провинциальной дыре, но досада носила отрицательный характер, я не хотел быть там, где находился, а голос за жизнь в другом месте не звучал, и уж тем более, учитывая дороговизну, не раздавался голос за переселение в Москву. Как спесивый сельский дурачок я в глубине души одновременно и презирал, и низменно преклонялся перед столицей, испытывал двойственные чувства каждую секунду нахождения в ней, что выражалось в показном пренебрежении и внутренней растерянности, чувствовавшейся особенно остро, когда что-то шло не так, как задумано. К тому же сложно признаться себе, что есть нечто вполне определённое и материальное, доступное многим и желаемое тобой, чего ты не способен получить вследствие собственной ущербности, пассивности или обыкновенной неудачливости. Озарение произошло ровно в тот момент, когда я внезапно понял, что в чём-то хуже даже людей в метро, которых привык презирать за их безликость и, главное, за неимоверное количество, презирать постольку, поскольку они могли себе позволить то, что для меня являлось недоступным.
Всё случилось так, как я и предполагал: получение документов, тряска в метро, сброд у вокзала, грязный перрон, аэроэкспресс, убивание остатка дня и вечера в аэропорту за телефоном в сети, бессонная ночь с бомжами в зале ожидания. Когда начало светать, я стал забываться спасительным сном, но ненадолго, вокруг всё оживало, шумело, двигалось. На этот раз я хоть не стал брать с собой еду, с мучительным стыдом вспоминая прошлогоднее приключение. Сперва поел в городе в дешёвом кафе недалеко от центра, в нормальное меня, наверное, и не пустили бы с сумкой на колёсиках, с которой я вынужден был таскаться всё время пребывания в Москве; второй раз – утром в аэропорту, постоянно поглядывая на часы и убиваясь от мысли, что мне предстоит просидеть здесь ещё четверть суток. Даже еда казалась безвкусной, хотя это оказались вполне приличные бутерброды с ветчиной, сыром, листьями салата и майонезом, говяжья отбивная с на редкость хорошо сваренной, рассыпчатой гречкой и чёрный чай, почему-то отдававший копчёностями. Не получив от неё ни капли удовольствия, лишь отяготив и без того загруженную пищеварительную систему, я вернулся в зал и, поскольку телефон и сеть за предыдущие часы надоели мне до тошноты, принялся праздно разглядывать людей вокруг.
Это не помогло, потому что через некоторое время я стал комплексовать. Никто из них не просидел здесь ночь, все являлись к своим рейсам, и даже то мимолётное чувство ущербной гордости, которое я временами испытывал из-за того, что летел заграницу, в Европу, полностью нивелировалось надписями на табло и редкими громкими возгласами стюардов, регулировавших очередь: «Кто в Майами, пожалуйста, подойдите к стойке 97», – говорил один из них, и несколько улыбающихся, легко одетых людей, весело переговариваясь, шло в указанном направлении. «У кого билеты до Цюриха, сюда, пожалуйста», – и другая группа людей, одетых, быть может, чуть теплее, чуть официальней, не в шортах и белых майках, а в джинсах и пиджаках, следовало к нужной стойке. «Милан. Кто ещё летит в Милан? Прошу за мной», – из общей очереди выделялось несколько разнообразных личностей и спокойно выстраивалось в указанном месте. «Лондон… Париж… Нью-Йорк… Берлин…» Да чёрт бы их всех побрал!
XLIII
В конце концов я тоже влился в эту разношёрстную толпу, причём ранее, чем намечал. В полусонном, изнеможённом состоянии отстоял очередь, сдал багаж, мучительно прошёл личный досмотр, паспортный контроль, очутился в чистой зоне международных перелётов и, пройдя мимо беспошлинных магазинов, сел в такое же неудобное кресло, что и в зале ожидания. Не будь я таким уставшим и подавленным, эти процедуры стали бы для меня занимательным приключением, ибо всё вокруг говорило, что мне предстоит не тривиальный перелёт, ситуация гораздо серьёзнее, впереди перелёт заграницу. И пусть в первый раз в жизни я сел в самолёт только год назад, но уже считал себя заправским путешественником, особенно в сравнении с братом, сестрой, родителями, коллегами, роднёй и прочей деревенской шушерой, среди которой обитал. Сидя в предполётной зоне, я никак не мог дождаться, когда же откроют посадку, сидя в самолёте, – когда же мы взлетим, и не потому, что был взволнован предстоящим приключением, наоборот, потому, что меня клонило ко сну, у меня разболелась голова и обмякли конечности. Но,
