в то время как защиту территории собственно Франции планировалось возложить на Королевские ВВС Великобритании. Французские контингенты в Тунисе были доведены до максимальной численности, что гарантировало невозможность нанесения по ним внезапного сокрушающего удара[934].
Замысел командования был понятен: в первые же дни разгромить слабейшее звено «Оси», тем самым обезопасив коммуникации, связывавшие метрополию с колониями, и обеспечив неприкосновенность самой империи, что имело ключевое значение для последующего ведения войны на истощение против Германии. Предполагалось, что все это время метрополия находилась бы в относительной безопасности в ожидании полного мобилизационного развертывания французской армии и прибытия британских сил. Основная задача «восточного щита» заключалась в обеспечении этой необходимой паузы. Французская разведка в начале 1939 г. не сомневалась в том, что первый германский удар придется именно на восток[935], но никаких планов оказания Польше военной помощи у франко-британского командования не имелось. Оно исходило из предположения, что основную работу здесь сделает Советский Союз. Гамелен рассчитывал на то, что «советская помощь [Польше – авт.] позволит удержать на востоке большие германские силы» [936].
Проблема заключалась в том, что все эти расчеты строились на голых предположениях. Польша по-прежнему не стремилась к сотрудничеству с СССР. «На апрельских переговорах в Лондоне польский министр [Бек – авт.] заявил, что не питает доверия к внешней политике СССР в силу ее “империалистического”, антипольского характера, и дал понять, что Варшава не будет участвовать в военных соглашениях западных держав с Москвой»[937], – пишет Г. Ф. Матвеев. Но еще важнее то, что само советское руководство после Мюнхена лишь укрепилось в сомнениях по поводу истинных намерений Франции. Уступки Гитлеру со стороны Чемберлена и Даладье были однозначно восприняты как попытка направить германскую агрессию на восток. В наркомате иностранных дел (НКИД) и в Кремле распространилось мнение о том, что французская политика отныне полностью следует в фарватере Форин Офиса. «17 октября 1938 г., в постмюнхенском контексте, – напоминает С. Дюллен, – в Кремле обсуждался возможный разрыв советско-французского договора о взаимопомощи»[938].
В своем отчетном докладе на XVIII съезде ВКП (б) 10 марта 1939 г. Сталин констатировал, что мир уже вступил в «новую империалистическую войну». «Войну, – подчеркивал он, – ведут государства-агрессоры, всячески ущемляя интересы неагрессивных государств, прежде всего Англии, Франции, США, а последние пятятся назад и отступают, давая агрессорам уступку за уступкой». Однако у этих уступок, по мнению Сталина, имелась четкая цель – «не мешать, скажем, Германии увязнуть в европейских делах, впутаться в войну с Советским Союзом, дать всем участникам войны увязнуть глубоко в тину войны, поощрять их в этом втихомолку, дать им ослабить и истощить друг друга, а потом, когда они достаточно ослабнут, выступить на сцену со свежими силами – выступить, конечно, “в интересах мира” и продиктовать ослабевшим участникам войны свои условия». Советское руководство заявляло о своем стремлении поддерживать мирные отношения со всеми государствами и в то же время устами Сталина обозначило в качестве важной цели своей внешней политики «соблюдать осторожность и не давать втянуть в конфликты нашу страну провокаторам войны, привыкшим загребать жар чужими руками»[939].
Дипломатические маневры, начавшиеся после окончательного демонтажа Чехословакии, усиливали советские подозрения. Литвинов в инструкциях полпредам рекомендовал не строить иллюзий насчет искренности британцев и французов, внимательно изучать все их предложения, не брать на себя односторонних обязательств и не создавать впечатления, будто СССР хочет чего-то добиться. В ходе обсуждения британских предложений о совместной декларации в поддержку любой страны, подвергшейся агрессии, Литвинов и полпред в Лондоне Майский неизменно указывали на то, что инициативу здесь должна проявить сама потенциальная жертва, то есть Польша [940]. Франко-британские гарантии Варшаве открыли перед Москвой принципиально новые горизонты. 4 апреля 1939 г. Литвинов откровенно писал полпреду в Берлине А.Ф. Мерекалову: «Мы отлично знаем, что задержать и приостановить агрессию в Европе без нас невозможно, и чем позже к нам обратятся за нашей помощью, тем дороже нам заплатят. Мы относимся поэтому совершенно спокойно к шуму, поднятому вокруг так называемого изменения английской политики»[941]. «Для меня понятна наша сдержанная позиция в вопросах международной политики, так как время работает на нас»[942], – отмечал полпред в своем ответе наркому.
В сложившихся условиях отношение Москвы к событиям в Европе могло поменять лишь конкретное и совершенно надежное предложение, основанное на взаимных гарантиях, подкрепленных военной конвенцией, и признании особых интересов СССР в регионе, жизненно важном для безопасности страны. В апреле британская дипломатия не оперировала такими категориями. В Уайтхолле не считали советское участие необходимым элементом спешно возводимого «восточного щита». Напротив, «альянс с Советским Союзом, с точки зрения Чемберлена, исключил бы возможность разрядки и урегулирования с державами Оси»[943]. Париж же, на первый взгляд, был готов к более серьезному соглашению. С инициативой активизации диалога с Советским Союзом выступил не кто иной, как Бонне, которому приходилось быстро переориентироваться в ситуации краха всех предыдущих расчетов на успех политики «умиротворения». 5 апреля на заседании правительства министр иностранных дел, проведший серию консультаций с советским полпредом в Париже Я.З. Сурицем, предложил инициировать переговоры с Москвой с целью реактивации франко-советского пакта.
Речь шла о его доработке с учетом необходимости оказания помощи Польше и Румынии, получившим французские гарантии. В качестве конкретных мер называлось заключение соглашения Франции, Великобритании, СССР и Польши о совместном противодействии Германии и подписание пакта о взаимопомощи между Польшей, Румынией и Советским Союзом[944]. 9 апреля на заседании Постоянного комитета национальной обороны Бонне сформулировал следующий план действий: запросить у Москвы, чем она готова помочь Польше и Румынии в случае нападения Германии на эти страны; проинформировать об этом Варшаву и Бухарест; поручить военному атташе генералу О.-А. Паласу провести переговоры с наркомом обороны Ворошиловым[945]. В тот же день в беседе с Сурицем французский министр заявил, что Москва сама должна быть заинтересована в защите территории своих западных соседей от германской агрессии. «Если эти две страны, – добавил он, – откажутся от помощи, которая, с нашей точки зрения, необходима, французское правительство будет вправе вновь поставить вопрос о своем отношении к ним. Французское правительство наконец решило немедленно начать с СССР технические военные переговоры, чтобы в итоге прийти к соглашению между русским и французским штабами»[946].
Посол Корбен в беседе с Галифаксом отмечал: «Сколь велико бы ни было желание советского руководства говорить с Великобританией и Францией на языке идеологии, к чему оно всегда стремилось, оно, вероятно, прислушалось бы к реалистическим соображениям, который мы бы могли ему представить»[947]. Однако представления о реализме у сторон не совпадали. К активизации французской дипломатии в
