что-нибудь к чёрту разбить!
– Джил.
Раздавшийся за спиной голос вынудил испуганно подскочить, и на пол едва не полетела одна из грязных колонн.
Бен. Это был Бен, который прямо сейчас закрыл за собой дверь и замер где-то у стенки, но Джил не обернулась. Вместо этого, подхватив разрушающуюся архитектурную композицию, Джиллиан сгрузила ту в раковину и включила воду. Она занята! Занята! Занята! Занята! У неё нет времени на разговоры, и есть посуда. Да. Целый археологический рай…
– Давай поболтаем? По-дружески.
– Зачем? – Вопрос вырвался сам, и Джил поморщилась. В хромированном боку огромной кастрюли она видела, как Рид прислонился плечом к дверному проёму и лениво крутанул в руках знакомую синюю зажигалку.
– Мы не виделись три месяца. Хотел спросить, как твои дела.
– И?
– Как ты?
– Жива-здорова, – сквозь зубы процедила Джиллиан, излишне резко поставила чистую тарелку на металлический край раковины и принялась за новую. Добавлять что-то к уже сказанному не было нужды. Она действительно жива и более или менее здорова. Но со стороны послышался недовольный вздох.
– Дружеская беседа предусматривает общую заинтересованность в предмете дискуссии. Будет неплохо, если ты в ответ поинтересуешься обо мне, – с небольшим нажимом произнёс Бен, и Джиллиан поджала губы. Что за ненужные реверансы? О чём спрашивать? Как он себя чувствует, похоронив жену? Рад? Счастлив? Ха… Джил знала, что Бен опустошён.
– Ну, и как ты?
– Жив-здоров.
– Молодец.
Вот и поговорили… Джил устало опустила руки в мыльную воду и покачала головой.
– Тебе не следовало принимать приглашение, – неожиданно сказала она.
– Почему?
– Это дом государственного секретаря…
– Это дом моего друга.
– И давно вы знакомы? Мне всегда казалось, Грегори стоял особняком среди вашего демократического ослиного стойла.
– Как всегда очаровательна, – осклабился Рид, а затем небрежно бросил: – Сегодня ровно шесть лет.
– Ясно. – И всё действительно стало окончательно ясно.
Тем временем за спиной раздались шаги, и в поле зрения появился тёмно-синий джемпер. Бен прислонился бедром к кухонной столешнице, а потом скрестил на груди руки. Он явно никуда не спешил, хотя со стороны гостиной уже слышался дружный смех братьев.
– Есть ли ещё причины, по которым мне не следует здесь быть? – Вопрос прозвучал слишком невинно, даже ласково, словно Бену действительно было хоть какое-то дело до её мнения.
– Теперь ты политическая фигура, и заводить фаворитов среди однопартийцев может оказаться невыгодным. Если, конечно, у вас двоих нет каких-нибудь планов по совместному завоеванию мира, – сосредоточенно проговорила Джиллиан, намыливая очередную тарелку, а затем досадливо поморщилась. Ну вот зачем ей это? Это больше не её проблемы.
И кажется, Бен считал абсолютно так же, потому что ничего не ответил, а продолжил молча наблюдать, как она занимается посудой. «Дружеская» беседа, очевидно, не клеилась.
– Ты неплохо выглядишь, – наконец произнес он, а Джил захотелось истерично расхохотаться. Похоже, Рид так и не нашёл в себе чувства такта по отношению к её синякам под глазами.
– Три месяца на антидепрессантах и нейролептиках кому угодно даруют спокойствие и крепкий сон. Хотя сейчас я больше напоминаю аптеку, нежели человека, – фыркнула она и усмехнулась. – Но уже не убиваю людей.
И снова эта противная тишина. Ни ответных реплик, ни злого смеха. Только пауза, что будто бы повесилась на верёвке молчания.
– Зачем ты моешь посуду? – внезапно спросил Бен, словно только что увидел. Забавно… Исчерпал весь арсенал пустой болтовни?
– Это успокаивает.
– А тебя что-то беспокоит?
Она поджала губы, но ничего не ответила. Неожиданно Рид отлепился от стола и сделал шаг в сторону раковины, вынудив покрепче схватить скользкую тарелку. Сердце истошно заколотилось, дёргая в такт конечности, но мелькнувшая совсем рядом с лицом длинная рука лишь подцепила висевшее на крючке полотенце. А мгновением позже Бен осторожно забрал из рук Джил уже чистое блюдо. Повеяло родным запахом табака, и мир на секунду вспыхнул яркими красками, прежде чем привычно потонул в обыденной лекарственной серости. Джиллиан ничего не сказала и успела вымыть целых три тарелки, прежде чем Бен снова спросил:
– Джил, ты нервничаешь?
– Немного.
– Почему?
Он не поменял интонации, но теперь стоял так близко, что она кожей чувствовала его дыхание, ощущала уже знакомый сладкий аромат геля после бритья и горьковато-приторные ноты лакрицы. Джил следовало бы уйти. Немедленно. Пожалуй, стоило убежать, когда Рид только показался на кухне, но… Поздно.
– Я… я не знаю.
– Врёшь.
Джил зажмурилась.
– Да. Вру, – пробормотала она, а потом вновь занялась посудой. Это действительно успокаивало. – Наверное, хорошо, что ты здесь. Такое лучше говорить лично. К тому же миссис Ван Берг настойчиво хотела, чтобы мы обсудили… нашу проблему.
– А ты?
– А я на сильнейших антидепрессантах, – Джиллиан натянуто улыбнулась. – Все мои желания сводятся исключительно к примитивным потребностям. Однако, хотя сейчас не лучшее время – праздник, чужой дом, вынужденное совместное времяпрепровождение… Но бог его знает, увидимся ли мы опять.
– Отчего же? – Бен сделал шаг и оказался у Джил за спиной. Теперь это совсем… совсем не походило на дружеские беседы. Однако он лишь бережно забрал очередную тарелку, и полотенце едва слышно скрипнуло по гладкой поверхности. – Ну так?
– Не думаю, что рискну прийти сюда снова, – честно призналась Джил. – Раньше я считала это место убежищем. Теперь не могу.
– Из-за меня? – Дыхание колыхнуло волосы у виска.
– Да. Но раз мы здесь, я должна тебе сказать, что хотела.
– Говори.
Джиллиан прикрыла глаза, окунула тарелку в воду и начала. Тихо, торопливо, сумбурно.
– Бен… Моему поступку нет и никогда не будет ни одного оправдания. Во всём мире не найдётся столько причин, чтобы извинить то, что я натворила. Да я и не прошу. Ты сам прекрасно понимаешь – моё поведение и действия оказались настолько грубы, недостойны и совершенно бесчеловечны, что легко приравнивают меня к моральному уроду. И это действительно так.
Она прервалась, давая Бену возможность что-то сказать, но он молчал, а значит, возражений у него не было. И тогда Джил продолжила:
– Я выродок собственной жизни, который не имеет никакого права молить тебя ни о прощении, ни о снисхождении, потому что всё совершённое мною делалось с открытыми глазами. Моя вина ужасающе очевидна и пугает меня саму. Единственное, о чём я могу осмелиться попросить – поверить мне в последний раз. Знаю, я врала тебе слишком часто, чтобы ты это сделал, но… Я действительно сожалею. Бен, пожалуйста, поверь… Да, это не срастит разбитые кости и не вернёт к жизни твою жену, но я никогда не желала ей смерти. Клянусь.
Джил замолчала, позабыв о посуде, и истерично сжала в руках мыльную губку. До этого дня она никогда не унижалась, и теперь не знала, надо ли сказать что-то ещё? Может, стоило встать на колени? О, она с радостью, если это поможет. Но Бен по-прежнему молчал и, наверное, мечтал свернуть Джиллиан шею. Секунды капали за секундой и утекали вместе с льющейся из крана водой. Наконец, не выдержав гудевшего в ушах напряжения, Джил судорожно пробормотала:
– На этом разговор стоит закончить. Пожалуйста, вернись в гостиную и дай мне
