которую он так осуждал, и добиться неожиданного успеха в Портсмуте[494]. Ему в 1905 году пришлось самому, в противоречии со всей своей жизнью, дать самодержцу совет октроировать «конституцию» и немедленно испытать на себе, насколько он был прав в своем недоверии к зрелости русского общества. Ему было суждено пасть жертвой этой незрелости и, не играя более активной роли в политике, наблюдать, как распадалась и гибла уже не самодержавная власть, а монархия, и прибегать к бесполезным и унизительным средствам, чтобы заставить себя услышать[495]. Все это было позже. Сейчас я говорю не об этом времени, а о его неудавшейся попытке вернуть самодержавие к творческой деятельности, к работе над преобразованием строя России по инициативе самого самодержавия.
В чем был план этого преобразования?
Витте упрекали, что для развития русской промышленности он пожертвовал сельским хозяйством, земледельческим классом. В этом могла быть доля правды. Но если Витте не слушал землевладельческих жалоб, то он хорошо понимал, насколько для нашей промышленности необходим был внутренний рынок, насколько основной предпосылкой экономического благополучия России было все-таки крестьянское благосостояние. Так в его глазах на первую очередь стал крестьянский вопрос, т. е. завершение освобождения. Некоторые частичные реформы в этом направлении были проведены им как министром финансов еще при Александре III. Так, в последний год его царствования была отменена крестьянская круговая порука[496]. В принципиальном отношении эта реформа была колоссальна. Одно то, что круговая порука могла продержаться до 1890 года, показывает глубину того бесправия, в котором держали крестьянскую массу и к которому государство и общество привыкли как к чему-то нормальному. Какое другое сословие подчинилось бы такому порядку, согласилось бы жить в подобных условиях? А круговая порука общества за отдельных крестьян давала основание и к той власти общества над его отдельными членами, которая составляла главную язву крестьянской жизни. Что Министерство финансов отказалось от подобной гарантии причитающихся казне платежей, было уже шагом к признанию за крестьянами индивидуального права на свободную жизнь. Этот принцип равного права и свободы личности должен был проникнуть и дальше, во всю правовую сферу крестьянства. Это было бы громадной реформой, которая переродила бы атмосферу деревни. Но здесь инициатива министра финансов столкнулась с совершенно обратной крестьянской политикой министра внутренних дел и с той общей политикой государства, для которой сословность казалась основным укладом порядка. И тогда вопрос о крестьянах Витте решился поставить ребром[497].
Он поставил его в форме доклада в государственной росписи 1897 года[498]. Отметив, что в области финансов им было достигнуто, Витте докладывал государю, что наступил момент, когда надлежит взяться за самое главное, без чего идти дальше нельзя, за упорядочение крестьянского положения, за обеспечение его права на свободный труд и его результаты. Я за точный текст виттевских слов не ручаюсь, но помню их смысл; помню также впечатление, которое этот доклад в стране произвел; помню восторг, в который он привел народнический кружок Л. В. Любенкова. Непосвященным людям Витте казался тогда всемогущим. Что именно он поставил крестьянский вопрос в такой полноте, казалось залогом правильного его разрешения. А все переплетено в государстве; приобщение крестьян к общему праву, освобождение их от усмотрения общества и начальства не могли не повлечь грандиозной перемены во всем крестьянском быту и его психологии. Перемена не могла не отразиться на всем, что было связано с крестьянской жизнью. А что с нею не было связано? Опубликование этого предположения во всеобщее сведение казалось почти равносильным возвещению новой эпохи Великих реформ. В тех условиях, в которых были сказаны эти слова, они обязывали и не могли остаться словами.
Но Витте мог убедиться, что он имеет дело с другим государем. На доклад, который раздался как удар грома, от которого все ждали последствий, Николай II ответил молчанием. Все осталось по-прежнему. Ожидания сменились недоумением. Витте со своим докладом попадал в фальшивое положение. Из опубликованных воспоминаний мы узнали теперь, что Витте не остался бездеятельным. Он написал новое письмо государю, текст которого был им в мемуарах опубликован[499]. Он ставил перед самодержцем тот же вопрос в более резкой и решительной форме, чем в росписи; и на это письмо государь опять промолчал. Витте мог воочию видеть, что не так легко убеждать самодержца, как ему это раньше казалось. Он смог тогда понять и пользу общественного мнения, хотя бы неподготовленного, излишне шумливого, но для воздействия на государя небесполезного. Однако по старой привычке Витте прежде всего искал причин в личных влияниях. Министром внутренних дел был тогда Горемыкин, в крестьянском вопросе — по существу консерватор. Свою неудачу Витте приписал его отношению к этому делу. В это время подошел эпизод с Северо-Западным земством[500]. В своей знаменитой брошюре, упрекая Горемыкина за его отношение к земству, Витте не упустил случая с горечью напомнить и крестьянский вопрос. «Не одни инородцы, — писал он, — поставлены вне общего закона и общих условий государственного порядка. По причинам, изложение которых повело бы слишком далеко, в особые условия поставлена и масса сельского населения — сословие крестьян. Сходно с инородцами сельские обыватели тоже рассматриваются как особая группа населения, сословно обособленная»[501]. Плеве позднее сказал Шипову, будто вся записка Витте о земстве имела целью только свалить Горемыкина. Если это правда, то я не сомневаюсь, что не «земские» взгляды Горемыкина, а именно его отношение к крестьянскому вопросу было причиной виттевской атаки на Горемыкина, хотя бы эта атака и была приурочена к введению в Северо-Западных губерниях земства. Эта атака увенчалась успехом; земство в Северо-Западном крае не было введено, а Горемыкин вышел в отставку. Тогда Витте решил снова поставить на разрешение крестьянский вопрос. Он действительно был реактивом, по которому можно было судить о нашем «самодержавии». И потому ясная постановка этого вопроса сделалась переломным пунктом нашей новейшей истории.
Глава X. Попытка крестьянской реформы
Вместо И. Л. Горемыкина министром внутренних дел в 1902 году был назначен Д. С. Сипягин[502]. Он был представителем дворянского направления, далекого от Витте. Казалось, что в нем Витте не мог рассчитывать на союзника. Но, по общему мнению, Сипягин был выдвинут именно его рекомендацией. Это казалось столь непонятным, что многие немедленно заподозрили Витте в коварном расчете, а именно в желании руками Сипягина довести Россию до взрыва и воспользоваться этим в своих политических видах. Так, например, объяснял себе это даже Д. Н. Шипов[503][504].
Такое подозрение характерно для суждения о Витте, для общего к нему недоверия. Самый факт был неточен; не Витте выдвинул
