Москве отнеслись настороженно. К партнеру по переговорам у советского руководства не было ни малейшего доверия. «Бонне является наиболее последовательным и непреклонным сторонником так называемой мюнхенской политики, – писал Литвинов Сталину 9 апреля. – Я полагаю, что он и теперь еще готов продолжать прежнюю линию, которая сводится к тому, что Франция отказывается от какого бы то ни было вмешательства в дела Европы, за исключением случаев прямого нападения на саму Францию или близлежащие Бельгию и Швейцарию. Он готов пожертвовать всеми остальными странами Европы, включая Румынию и Польшу» [948].
Москва ушла от прямого ответа на вопрос о своей готовности помогать Польше и Румынии. Однако французы продолжали настойчивый зондаж. 14 апреля Бонне предложил советской стороне обменяться официальными письмами о взаимной поддержке в случае нападения Германии на Польшу и Румынию, которые должны были стать дополнениями к франко-советскому пакту 1935 г. Французы совершили свой демарш без предварительного согласования с Лондоном. «Это было совершенно ново для их политики; они не предпринимали ничего подобного со времен Барту», – отмечает М. Дж. Карлей[949]. Британцы сделали ответный ход в тот же день. Посол в Москве У. Сидс попросил советское руководство заявить о поддержке своих западных соседей в случае нападения на них. Французские инициативы очевидно опережали британские.
17 апреля в Париж и Лондон были направлены советские условия. Москва выдвигала проект полноценного военно-политического альянса. Согласно первому пункту, стороны заключали соглашение сроком на 10–15 лет «о взаимном обязательстве оказывать друг другу немедленно всяческую помощь, включая военную, в случае агрессии в Европе против любого из договаривающихся государств». Во втором пункте оговаривалась совместная помощь всем западным соседям СССР в случае агрессии против них. Третий пункт предполагал немедленное начало переговоров о подписании военной конвенции. В четвертом пункте было заложено требование к Великобритании распространить свои гарантии Польше лишь на случай агрессии со стороны Германии. Отдельно фиксировалось обязательство сторон не вступать в сепаратные переговоры и не заключать мира без предварительного согласия партнеров[950].
По свидетельству Бонне, в Париже уже 22 апреля имелся в целом положительный ответ на советские предложения. [951] Однако камнем преткновения оставался польский вопрос, необходимость распространения гарантий на прибалтийские государства, а также попытка французов выработать единую позицию с британцами, которые сразу нашли советские предложения «чрезвычайно неудобными»[952]. 28 апреля в Москву пришел ответ Бонне, который Литвинов в письме Сталину назвал «почти издевательским»: в нем фактически дезавуировалось предоставление Советскому Союзу помощи в том случае, если он первый вступит в войну против Германии. Французские предложения несли на себе явный отпечаток работы Форин Офиса: Москву настоятельно просили в той или иной форме выступить с односторонним заявлением о готовности помочь западным соседям, но, при этом, всячески стремились уйти от взаимных обязательств. Литвинов рекомендовал взять паузу и дождаться действий Гитлера, которые «несомненно, укрепят нашу позицию»[953]. Однако паузу в переговорах с французами и британцами брал уже другой человек: 3 мая Литвинова на посту наркома сменил В. М. Молотов, настроенный намного жестче в отношении Парижа и Лондона.
Как отмечает Е. О. Обичкина, «французская сторона гораздо больше была заинтересована в успехе переговоров. Ж. Пайяр[954] настаивал перед В. М. Молотовым, чтобы СССР не рассматривал позиции Лондона и Парижа, хотя они и согласованы, как единую англо-французскую позицию. Французские предложения “идут гораздо дальше британских”»[955]. Французы, которые при всех имевшихся у них иллюзиях все же более реалистично смотрели на складывавшуюся международную обстановку, видимо, на самом деле были готовы заключить с Москвой «работающее» соглашение, в том числе имеющее военную составляющую. Во исполнение инструкций, полученных от своего правительства, 13 апреля военный атташе генерал Палас явился в наркомат обороны, чтобы договориться о переговорах с Ворошиловым. На повестке стоял вопрос о том, «какую помощь СССР мог бы оказать Франции, если бы последняя из-за Польши вынуждена была воевать с Германией». Кроме того, генерал передал просьбу своего правительства продать Франции некоторое количество зенитных орудий и прожекторов [956]. Очевидно, что прямая поставка вооружений в разгар острого международного кризиса, грозившего вылиться в вооруженных конфликт, являлась важным политическим сюжетом.
О том, какую именно помощь от Москвы рассчитывал получить Париж, говорит доклад Второго Бюро, подготовленный в конце апреля – начале мая. Речь шла, во-первых, о поставках военного снаряжения и сырья Польше и Румынии, во-вторых, – о переводе на Балтику всего советского военно-морского флота, в-третьих, – о взаимодействии с советской авиацией, в-четвертых, – о прямом использовании сухопутных сил Красной Армии для оказания помощи Польше и Румынии «в четко определенных случаях», в-пятых, – об открытии коридоров для прохождения советских войск, в частности, по стратегическому направлению Москва – Смоленск – Каунас – Кенигсберг. Доклад завершался оптимистическим выводом: «Благоприятное развитие отношений между Польшей, Литвой и СССР дает надежду на то, что трудности, с которыми сталкивается реализация этой программы (в особенности пункта 5), не являются непреодолимыми»[957].
Все эти вопросы, по мнению французов, могли стать предметом прямых военных переговоров, о запуске которых Палас собирался говорить с Ворошиловым. Однако в Москве считали, что без политического соглашения о военном союзе подобные дискуссии неуместны. На свой запрос в наркомате обороны Палас получил ответ, что проблематика взаимодействия двух армий «подлежит обсуждению в порядке дипломатическом»[958]. Литвинов, в свою очередь, отмечая нежелание Бухареста и Варшавы договариваться с Москвой, заявил французскому военному атташе, что «такие проблемы не урегулировать обменом телеграммами, и лишь конференция с участием непосредственно заинтересованных держав может добиться искомого результата» [959].
Советское руководство не доверяло французам, во-первых, считая их полностью зависимыми от британцев в том, что касалось европейской политики, и, во-вторых, подозревая, что истинным намерением французских «мюнхенцев» является втянуть СССР в войну против Германии, оставшись, при этом, в стороне. О переходе к консультациям между генеральными штабами можно было говорить, лишь сняв эти подозрения путем заключения взаимообязывающего союза, причем именно Парижу и Лондону следовало снять все препятствия к этому, в том числе возражения Варшавы и Бухареста. В Москве считали, что в сложившейся ситуации франко-советский пакт 1935 г. со всеми его ограничениями как минимум устарел, как максимум – французы сами дискредитировали его своей предыдущей политикой. СССР хотел договариваться на новых условиях как признанная великая держава. Речь шла о своего рода реванше за Мюнхен, а также за провал всех предыдущих попыток дополнить советско-французский пакт действующей военной конвенцией.
Едва ли в Париже были готовы к столь быстрому и тесному сближению с партнером, в надежности которого по-прежнему имелись сомнения. Советские призывы к активизации дипломатических усилий расценивались как элемент торга и затягивание
