— Но как же так, — растерянно произнёс Итагаро. — Расстрел, и тут же, как ни в чём не бывало, идёт пассажирский вагон. Будто ничего не произошло… Или… и не произошло — для большинства взрослых? За чьими детьми нет никаких долгов? Да, но расстрел…
«Расстрел… — мысленно повторил Джантар. — А если Донот и Ратона — тоже… у них?»
И вновь мысль как бы подхлестнула его, вывела из мгновенного оцепенения… Сами здесь, в подвале — всё же в относительной безопасности… А Донот и Ратона — где они, что с ними? Нет, он должен прямо сейчас, несмотря на всё своё напряжение и усталость, настроиться на них!..
…И тут же перед внутренним взором на мгновение мелькнул образ… Но нет, он и не успел вызвать в памяти облик Ратоны (лишь хотел это сделать) — a увидел совсем другое. Кажется, это была толпа во дворе за высокой белой стеной — и в облике этой толпы было что-то странное; но он не успел понять, что — как видение сразу исчезло.
— Нет, подождите… — Фиар прервала чью-то попытку возобновить разговор. — Джантар, ты что-то видел?
— Какой-то двор с людьми. И там их было много, целая толпа. И мне ещё показалось… — начал Джантар.
— Что показалось? — нетерпеливо переспросила Фиар. — Видел Донота или Ратону?
— Нет, их как будто не видел. А показалось — все там были голые, без одежды. Будто действительно обследование…
— Так… Значит, правда? А то вы вспомните наши обследования… Или нет, подождите… — повторила Фиар. — Какого возраста были эти люди?
— Как раз все молодые, — ответил Джантар, припоминая подробности видения. — Хотя некоторые немного постарше. Ну, помните же: до 30 лет…
— Обследование… — взволнованно продолжала Фиар. — Но почему так срочно, «по законам военного времени»? И сами не знают, что к чему, вскрывают не те конверты… Но что с чем надо перепутать, чтобы пустить газ в жилой дом…
— Точно… — согласился Итагаро. — Будто до самих не доведён чёткий приказ — и действуют на почве пропагандистских мифов: дети — враги, больные дети — тем более враги… Наверно, и есть очередное массовое безумие! Сперва школьная форма, потом Моаралана, теперь вот это… Будто кто-то нагнетает в обществе зло, пока оно не взорвётся… И всё же, не наша ли запись так сработала? Вдруг мы в понимании взрослых совершили что-то чрезвычайное? И они пошли на массовую акцию устрашения — чтобы кто-тo с перепугу признался, на кого-то донёс? Хотя — какого тогда масштаба может быть? Городского — ещё понятно, а вот государственного — вряд ли…
— А расстрел самих солдат? — так громко спросила Фиар, что Джантар испугался: не услышали бы наверху! — Тоже в результате чисто городской акции?
— Результат их внутренней неразберихи при проведении акции, — Итагаро, казалось, уже относительно обрёл самообладание. — Вконец разложились за десятилетия безделья… Но я имею в виду: если с этой записью действительно связана страшная тайна? Например, даже всякий бред на эти темы — особо засекречен, на особом контроле? И вот до этого бреда кто-то добрался, а кто — неизвестно. И решили: пусть этот кто-то увидит, как из-за него страдает множество невинных людей — и сам явится сдаваться…
— Это уж слишком… — неуверенно возразил Лартаяу. — Поднять среди ночи столько людей, взбудоражить целый город, устроить такое издевательство над явно больными и беспомощными — чтобы кто-то один или несколько почувствовали себя виноватыми? А то, мол, сами знают, что сделали, думают об этом, оно тревожит совесть, и вдруг — такое? Должны догадаться, что — из-за них?
— И что, мальчики… — начала Фиар. — Думаете, они способны на такое?
— Даже не знаю… — ответил Итагаро. — Раньше сам бы не подумал, что такое возможно, но теперь… Не знаю…
И вновь гнетущая даже более, чем прежде, тишина, казалось, наполнила не только подвал — сознание их всех, будто вытеснив странной опустошённостью внезапного прозрения все прочие мысли. И Джантар вдруг понял: да, все эти дни он подсознательно предполагал возможность подобного, догадывался — и именно это не давало покоя!.. Но вместо того, чтобы прислушаться к этому ощущению, он так же подсознательно гнал его от себя… Конечно, ведь тоже был увлечён охватившей их всех идеей, и так уверен в правоте их дела — что где уж думать о последствиях для случайных, невинных людей! Нo вот ужасная, тяжёлая правда была сказана вслух, её стало нельзя скрыть и от себя — и она ворвалась в сознание всё разрастающимся сгустком вины и душевной тяжести…
…Хотя вообще разумный имеет право на знание — и эта мысль не раз звучала в разговорах, присутствовала в размышлениях этих дней… И в общем случае — верно. Но… имеет ли он, разумный, право на постижение какой бы то ни было тайны — ценой опасности для здоровья и жизни многих таких же разумных, даже не знающих, за что страдают? Имеет ли право навлечь на них всех неадекватную реакцию взбесившихся подонков, уверенных: на страже тайны им дозволено всё — а потом любые их деяния (и злодеяния в том числе) будут оправданы тем, что они следовали приказам, инструкциям, законам, и вообще лишь исполняли свой долг?..
Да, но как было представить такое? Предположить, что некто, стоящий у власти — способен на подобное? И… в ответ на что? Ничего же не похищено, не взломан замок или код, не записана никакая действительно секретная информация? И это до них уже много раз делали другие, не неся никакой ответственности…
Но — и кто вообще должен что-то предполагать, и оценить возможные последствия — если не они сами, решившиеся на такое дело?
Хотя — последствия чего? Откуда им было знать, что уже с первой попытки получат какую-то запись? Решились, по сути — на неуверенную, первоначальную пробу сил в попытках как-то подступиться к тайне? И что узнали: чей-то бред, больные фантазии на её темы? И, если на то пошло — откуда было знать, что подключение к неохраняемой линии может иметь такие последствия?..
— Мальчики, не надо… — прорвался сквозь тяжесть тишины голос Фиар. — Ведь это только наши предположения. Мы не знаем, что в каких масштабах случилось на самом деле…
— Нет, а… если действительно из-за нас? — глухо переспросил Лартаяу (так, что Джантару стало не по себе от одних интонаций). — Если мы спровоцировали всё это?
— Им только и нужно, — ответил Итагаро. — Чтобы тот, кто это сделал — чувствуя себя виноватым, пошёл каяться.
— Нет, но — а мы сами? Наша совесть… после такого? Как жить, что думать о себе — зная, что всё это из-за нас?
— Но не забудь, зачем мы это сделали, что хотели узнать и почему! — громче и напряжённее ответил Итагаро. — Не просто же по глупости! Мы видим: по крайней мере с целой страной происходит неладное, идут разговоры о тылах, которые надо подтягивать, пределах развития, кризисе познания, перенаселении, промышленных отходах, тяжёлых металлах в мозговой ткани — и что, делать вид, будто нас не касается? Без лишних сомнений доверять тем, кто потом на развалинах чего угодно рассчитывает оправдаться: уж он ревностно исполнял свой долг?
«Не хватало ещё срыва, — с тревогой подумал Джантар. — Тут, сейчас, в подвале…»
— Да, но теперь мы в безопасности, — продолжал Лартаяу. — А там из-за нас страдает столько невинных людей…
— Подожди, мы не знаем, так ли это! Скорее, как ты и сказал — просто помним, что мы сделали, и невольно связываем всё с этим! Да и что мы записали — чтобы…
— Мальчики, тише! — попыталась Фиар остановить их спор. — Не хватало, чтобы ещё услышал солдат! Или кто-то снаружи, на берегу…
— И всё же, знать бы точно, что не мы… — как будто спокойнее ответил Лартаяу. — Ведь правда: что такого записали?
— И никакой настоящей тайны не узнали… — печально добавила Фиар.
— Что же было бы, узнай мы действительно серьёзную тайну? — снова возбуждённо вырвалось у Лартаяу. — Если даже на перезапись бреда взрослые реагируют так?.. Хотя… Верно: нет никаких доказательств, что всё из-за нас. Что на меня нашло…
— А нам и нельзя поддаваться эмоциям, — ответила Фиар. — Терять способность здраво рассуждать.
— И не те обстоятельства, чтобы в чём-то винить себя, — добавил Минакри, почему-то долго молчавший. — Тем более, если хотят поймать кого-то на раскаянии… в чём? Разве люди виноваты — если не предположили, на что способны нелюди? А пока… Джантар, ты как, в порядке?
— В смысле, смогу ли попробовать ещё? — понял Джантар, чувствуя, как схлынула волна тяжести, уступая место холодной сосредоточенности. Будто подсознательно он понял: нельзя дать чувству вины и отчаяния овладеть собой — и это придало сил. — Да, кажется, смогу — и сейчас попробую…
Он закрыл глаза, пытаясь вызвать в памяти лица Донота и Ратоны. Но сразу это не удалось — долго плыла беспорядочная рябь… И лишь потом он стал различать сквозь неё детали какого-то интерьера: угол окна, стену, снова окно (на котором с содроганием увидел толстые прутья решётки)… Но тут же всё это сменил другой образ: полутёмный коридор со множеством одинаковых дверей, и толпой тоже голых людей в нём (да, похожий на те больничные, которые он знал по обследованиям. Где и им лишь однажды, в самый первый раз в Риэланте, не пришлось сразу полностью раздеваться, и потому Ратону водили по кабинетам отдельно от остальных — воспоминание о чём вдруг показалось приметой прежних, уже уходящих времён…). А потом…
