— Красные, говорю, арестовали отца.
— Знамо красные, кто же больше. Они поди и орудуют в комитете в этом… А может, и другой кто. Рази разберешь.
— А когда это было, дедушка?
— Когда? — старик долго шевелил сухими потрескавшимися губами, что-то считал на пальцах и, ткнув батожком в землю, ответил:
— В среду, дочка. Пять дней, значит, назад.
Провожая девушку до своей хибарки, старик говорил:
— Совсем озверел народ. Бьют людей ни за что ни про что, как скотину. Кажний день нова яма, кажное утро — бугор. Больно уж дружина лютует, господски сынки.
Старик сделал отчаянный жест и, болезненно морщась, добавил:
— Кажню ночь… Кажню ночь… Сил моих больше нет, человек я…
Потрясенная зверской расправой над родителями, Машутка решила разыскать палачей и отомстить им. В голове один за другим возникали планы мести. Девушка была готова на все, лишь бы их осуществить.
Она обратилась к Тучкину, чтоб он ей сказал, кто и за что погубил ее отца и мать.
Тот сразу определил душевное состояние девушки и начал играть с ней, как кошка с мышкой. Он ткнул пальцем в стул и, пододвинув к себе папку с бумагами, сказал:
— Я знаю, что твой отец был большевик, знаю, что по том он понял, что ошибается, и пошел против Советов. Если бы не это, я велел бы тебя арестовать, как дочь красного бандита.
Машутка непонимающе посмотрела на Тучкина.
— Какой же он красный, если они его сами арестовали?..
— Знаю, знаю. Это тебя и спасает. Возможно, что ты нам не враг. Но это мы еще посмотрим…
— Я хочу отомстить за отца с матерью, — вырвалось у Маши. — Скажите, кто их убил?
Из-под нависшего лба на девушку смотрели злые зеленые глаза. Но заговорил Тучкин почти ласково:
— Я знаю, что их расстреляли красные. Вот послушай, что здесь написано. — Он вытащил из папки первую попавшуюся в руки бумажку и, не глядя в нее, начал читать:
«Доношу, что Мальцев Никита и его жена расстреляны во второй полусотне красными бандитами перед бегством из города. Все они погребены в песчаном карьере».
Закончив чтение, он захлопнул папку и снова долгим, пронзительным взглядом посмотрел на вздрагивающую Машутку.
— Надеюсь, теперь тебе все ясно?
— Я хочу знать, кто их расстрелял! — вне себя крикнула Машутка.
— Красные.
— Красных много, а мне нужно знать виновных.
— Все они виновны. Всех их нужно уничтожать беспощадно. Одни убили твоих родителей, другие убьют тебя, третьи — меня и моих родственников. Не случайно твой отец пошел против них. Он был умным человеком. Я это знаю…
— Что же делать? — словно в лихорадке спросила девушка.
— Что? — переспросил Тучкин — Ты все еще не знаешь, что делать? Убивай подряд всех красных. Ведь каждый еще не убитый красный бандит так или иначе виноват в их смерти. Если неон сам, то при его помощи другой стрелял в твоего отца с матерью. Иди, и если придется, смело убивай. Вот тебе и дело.
Девушка вся дрожала от ненависти. Она, не помня себя, выкрикнула:
— Пощады им от меня не будет!
Тучкин открыл стол, достал небольшой серебряный крест и, подавая его Машутке, строго сказал:
— Поклянись!
Девушка перекрестилась, протянула дрожащую руку, глотая слезы и целуя крест, промолвила:
— Клянусь, — я не успокоюсь, пока не отомщу за своих родителей. Если же отступлюсь от клятвы, тогда пусть бог покарает меня…
Глава одиннадцатая
Дома Машутка нашла все в таком же порядке, как при жизни родителей. На окнах по-прежнему висели белые выглаженные занавески, цвела герань, распускалась китайская роза. Во дворе и под сараем чисто подметено, скотина и птица накормлены.
Осмотрев избу и двор, удивленная Машутка вышла в огород. И огород был обработан чьими-то заботливыми руками. Дойдя до бани, девушка увидела, наконец, за предбанником свою соседку, Ашуркину Анисью, работающую у луковой грядки.
Распрямившись и вытирая рукавом вспотевшее лицо, изрезанное преждевременными морщинами, Анисья приветливо закивала Машутке.
— Где они? Что ты узнала? Изменилась ты, Машенька, ровно после хвори.
Анисья была первым близким человеком, спросившим о несчастье. И девушка, не выдержав, зарыдала. Анисья кинулась за холодной водой. В огород побежали соседи. Вместе со всеми, запыхавшись, прибежал и Егор Матвеевич.
А Машутка долго всхлипывала, несколько раз пила холодную воду, а когда немного успокоилась, рассказала собравшимся о том, что узнала об отце с матерью.
Эта весть, словно гром, потрясла Гавриловку. С Мальцевым было арестовано еще тринадцать человек. Значит, и они лежат теперь там, в песке.
Не меньше других горевал и Егор Матвеевич. Он то и дело тер рукавом пиджака слезящиеся глаза, нервно сжимал в кулак нечесаную бороду, а под конец разразился проклятиями:
— Будь она трижды проклята, коммуния. Сколько, ироды, невинных людей загубили. Сколько всем нам горя принесли? — и, взмахнув кулаком, с ожесточением добавил:
— Теперь все! Пришел нашему терпению конец, всем миром пойдем уничтожать эту заразу. Запомнят они нас.
Он подошел к Машутке, взял ее за плечи, снова вытер глаза и сказал:
— Не плачь, Маша, Пока я жив, ты сиротой не будешь.
Забота Егора Матвеевича немного успокоила девушку. Потом она узнала, что это Сумкин после ареста родителей добровольно взял на себя присмотр за их хозяйством, поручив его своим батракам — Калине и Анисье. Они и смотрели за мальцевским наделом, обрабатывали огород и вели остальное хозяйство.
Вся Гавриловка удивлялась сумкинской доброте к дочери человека, который открыто называл его своим врагом, конфисковал дом, мельницу и хлеб. Только Калина, ухмыляясь, говорил об этом что-то ехидное и мало понятное.
К вечеру в селе собрали сход. Ораторствовал Егор Матвеевич.
— Нехристи! Грабители! Немецкие холуи! Вот она, Советская власть, — кричал он, притопывая ногами. — За полгода весь народ поразорили, половину в тюрьмы посажали. Главарь-то их, Ленин, говорят, из Неметчины заявился, хотя и врут некоторые, что будто бы он — наш земляк. Не верьте, неправда это, таких фамилий раньше мы здесь никогда не слыхали. Допрежь находились у нас люди, верили им, тот же Никита, к примеру, сказать, сильно обманутый был. Но стоило ему сказать правду, они его разом на тот свет сбоярили, чтобы лишнего не сказал про них. Теперь видим, какую они линию гнули: решили часть людей обмануть и при их помощи начистую разорить справных мужиков. Ну, а помощников своих потом им ничего не стоило на тот свет отправить. Теперь нам понятно, куда такая власть ведет. Зубами рвать их будем. И не только самую красную сволочь, но и тех, кто о ней заикнется, пусть пощады не ждут.
Вечером Машутка осталась одна. Только сейчас поняла она всю трагедию своего положения. Ведь она верила, что красные расстреляли ее родителей, и даже поклялась мстить им. А Алексей у красных. «Неужели мы теперь с ним тоже враги? — содрогаясь, спрашивала себя девушка. — Надо сейчас же написать Алексею письмо, рассказать ему обо всем. Раскрыть глаза, как красные обманывали ее отца и как обманывают его. Он обязательно все поймет и приедет в Гавриловку». Девушка достала из отцовского сундучка бумагу, накрошила в пересохшую чернильницу грифель, развела водой и, расстегнув душивший ее ворот кофты, села за письмо. Писала она долго, стремясь выложить на бумаге свое горе, которое так неожиданно их постигло. Она так и писала «их», считая, что ее горе — это горе и Алексея.
«Ты умный, ты поймешь…» — писала Машутка.
«Ты любишь меня и обязательно приедешь», — сообщая о своей клятве мстить красным, дописывала она и опять просила приехать и вместе с ней отомстить за ее отца и мать. Закончив письмо, Машутка написала адрес Сергея Пустовалова и сейчас же снесла на почту, надеясь, что связь со Златоустом теперь уже восстановлена.
У Сумкиных Машутка узнала, что ночью в Гавриловку прибыл на пополнение потрепанный в боях с красными белогвардейский отряд. Егор Матвеевич посоветовал ей перейти жить к нему, а свою избу отдать под постой отрядникам. Девушка охотно согласилась.
В доме Сумкина поселился командир отряда Луганский. Первые дни он не переставая пил самогон, в избытке приготовленный Егором Матвеевичем. Заметив Машутку, Луганский стал за ней ухаживать, но, получив резкий отпор, перенес свое внимание на сестру Сумкина, молодую вдову.
Желающих идти добровольцами было немного, и пополнение отряда затягивалось.
Тогда в число добровольцев записали сына Егора Матвеевича — Илюшку. Это послужило поводом Сумкину при встречах с гавриловцами ставить его в пример.
— Вон Илья мой, — беседуя с тем или другим вербуемым, говорил Егор Матвеевич, — записался. А как же иначе? Если мы эту рвань не порешим, она нас прикончит, Пятнадцать человек из нашего села угробили. Струсим, не пойдем — остальным крышка будет. Кто живой останется, тому тоже не житье. Продразверстка, запрещение свобод ной торговли, одним словом, вечная кабала. А ведь добить-то их пустяки совсем. Бегут, как куяны, за Волгой уж пятки сверкают. Еще нажим — и Москва. Заживем тогда. Вечными героями будете. Весь почет вам и уважение. Ты думаешь мой-то дурень Илюшка, зря записался? Нет, его на кривой кобыле запросто не объедешь. Чует, где у народа уважение можно завоевать…
