…В штабе с утра стоял невероятный шум. Пьяный поручик с четвертью самогона в руках ходил от стола к столу и угощал им всех подряд.
— Пей! — размахивая бутылью, кричал Зубов. — Не хватит — ведро принесу, ведра не хватит-бочку прикачу, здесь такого добра видимо-невидимо.
Вошедший Назаров лихо стукнул каблуками, подмигнул Машутке и бодро доложил поручику:
— Восемнадцать человек, господин поручик, ждут вашего решения, а девятнадцатый — дурак…
Зубов пьяными глазами тупо посмотрел на прапорщика, допил из стакана остатки самогона и накрыл им горлышко бутыли.
— Что за дурак? Откуда взялся? — тараща пьяные глаза, спросил Зубов.
— А черт его знает, — неопределенно махнул рукой Назаров, — могу только сказать, что дурак, то дурак, да, знать, очень хитрый, белых клянет во всю.
— Что? — прохрипел Зубов. — Белых клянет, не нравятся они ему? А ну, где он? Покажи… — и, шатаясь, по шел во двор.
Вместе с другими на крыльцо вышла и Машутка.
Среди двора стояла цепочка оборванных, исхудалых людей. У всех у них были испитые лица, с провалившимися глазами. У одного пленного из раненой руки капала кровь, образуя на земле красную лужицу.
Вдоль цепочки ходил высокий длинноволосый парень с грязными, босыми, потрескавшимися ногами, в лохмотьях вместо одежды. Увидев на крыльце людей, он уставился на них мутным взглядом, потом вдруг рассмеялся и, обращаясь к подошедшему Зубову, закричал:
— Красные петухи, белые дураки! — и скороговоркой добавил:
— Беляк — дурак, кулак — дурак!
Зубов вплотную подошел к парню.
— Как ты сказал? А ну, повтори!
Парень взял под козырек и, поводя плечами, отчеканил:
— Царь — дурак, беляк — кулак, красный тоже так и сяк…
— Замолчи, сука! — закричал Зубов и, размахнувшись, ударил по спине плетью.
От неожиданности дурачок подпрыгнул.
— Ой! Больно! Я тебя, дяденька, вот самого… — поднимая кулак, завизжал дурачок.
Зубов снова взмахнул плетью, но дурак успел ударить его по носу.
Растирая по лицу хлынувшую кровь, Зубов вытащил другой рукой из кобуры наган, взял его за дуло и, размахнувшись, изо всех сил ударил дурака по лбу.
— Дурачок он, — закричали арестованные. — Устин дурачок, не троньте, он сроду непонятливый, сызмальства урод…
Окаменев от ужаса, Машутка смотрела, как Зубов топтал ногами распростертого на земле человека и, тяжело дыша, захлебываясь, кричал:
— Врете, сволочи! Я вам покажу дурака! Веди их всех к чертовой матери… — приказал он Назарову и выстрелил в еще дергающееся тело.
Выполняя приказ поручика, Назаров окружил арестованных конвоем и, матерясь, повел в ворота. Двое солдат, размазывая по земле кровь, уволокли убитого под сарай.
Ошеломленная, дрожащая Машутка кинулась в помещение, схватила стакан, налила самогона и силой заставила себя выпить. Через минуту у нее закружилась голова, и она, шатаясь, снова вышла на крыльцо.
В это время во двор привели трех красноармейцев — поваров, по ошибке приехавших в село вместе с кухней.
Они настороженно смотрели на подошедшего к ним Зубова.
— Повара мы, — слегка улыбнувшись, сказал старший. — Безоружные. В свою роту ехали, да, знать, черт нас попутал, вишь, куда угодили. Отпустили бы нас, господин офицер, может, еще успеем к обеду.
Зубов зло захохотал.
— В самом деле, может отпустить?.. Рисовую, кашу, наверное, везете краснопузым. Плохое они есть не будут.
— Не! — качнул головой старший. — Отруби. Круп у нас давно никаких нет. Два дня совсем не ели красноармейцы, хорошо, что давеча в разбитом вагоне три мешка отрубей нашли. Думали, накормим ребят, и вот, как на зло…
— Жалко тебе, что краснопузые голодные остались?
— Да как сказать? Знамо, жалко. Люди ведь. Свои товарищи.
— И по белым хорошо стреляют, — сдерживая ярость, продолжал спрашивать Зубов.
— А что же сделаешь, если война? — не подозревая беды, все так же простодушно говорил парень.
— Ты тоже стрелял?
— Бывало. Что греха таить. Когда туго приходилось, стреляли и мы.
Зубов заскрипел зубами.
— А ну покажи, что у тебя на лбу?
Парень с недоумением посмотрел на Зубова.
— Вот это что? — тыча в звездочку на фуражке, закричал Зубов.
Красноармеец пожал плечами, с опаской посмотрел на свирепеющего офицера.
— Связать им руки, — приказал Зубов, — да покрепче.
Дружинники бросились выполнять приказание начальника.
Несмотря на выпитый самогон, Машутка не могла забыться, не могла преодолеть жалости к попавшим в беду красноармейцам. Каждому из них было не больше восемнадцати лет, столько же, сколько ей самой. Она понимала, что ребята не сделали ничего плохого, и вся вина их заключалась лишь в том, что они служили в Красной Армии. Не разобрались ребята…
Когда пленных связали, Зубов распорядился:
— Привязать к скамьям и всыпать по сто шомполов.
А на лбах вырезать вот эти жидовские знаки, — и он с ненавистью ткнул в звездочку на красноармейской фуражке.
Испуганная Машутка бросилась к Луганскому.
Командир отряда сидел за столом в английской гимнастерке с расстегнутым воротом и мирно разговаривал с представителем местного кулачества.
Когда девушка вошла в избу, за селом послышались один за другим три залпа. Мужик настороженно посмотрел на собеседника, Луганский спокойно улыбнулся.
— Это Зубов забавляется, «друзей» ваших на тот свет отправляет.
Представитель ухмыльнулся в бороду, хотел что-то сказать, но его перебила Машутка.
— Федор Кузьмич! Ради бога… Они ни в чем не виноваты… Они повара. Скажите, чтобы не трогали их, отпустили.
— Кого это не трогать? — недовольным тоном спросил Луганский.
— Красноармейцев. Троих красноармейцев поймали… Бьют шомполами, Зубов велел звезды на лбах им вырезать…
Выслушав сообщение Машутки, мужик довольно хихикнул. Луганский вынул папиросу и неторопливо постукал мундштуком по крышке дорогого портсигара, и все тем же недовольным тоном сказал:
— Чего ты разволновалась? Зубов с красными за твоего отца с матерью рассчитывается. Спасибо ему сказать надо.
— И за нас! За нас тоже, — спрыгнув с лавки, заверещал обиженный Советами. — Натерпелись мы от них горя. Весь хлеб повыгребли, скотину позабирали, разорили, впору по миру идти. Таким вот голодранцам раздавали! — тыча кулаком в сторону, откуда неслись придушенные вопли, кричал раскрасневшийся мужик. — Рады были чужому, а теперь кричат, не по нраву шомпола-то. Убивать их, грабителей, надо всех до единого.
Машутка оттолкнула брызгающего слюной мужика к печи, вплотную подошла к Луганскому.
— Федор Кузьмич! Неужели на тебе креста нет? Там людей убивают, не скот, как ты можешь допустить это? Луганский неохотно поднялся, надел фуражку, покосился на зеркало, неторопливо ответил:
— Ладно, пойдем. Может быть, еще застанем, — и добавил: — А вообще ты зря за них заступаешься. Если не мы, так они нас на тот свет отправят. Вопрос ведь так и стоит кто кого. Других путей теперь нет…
На место казни они пришли поздно. Трое дружинников забрасывали навозом еще вздрагивающих в предсмертных судорогах красноармейцев. Зубов с помощниками ушел допивать самогон.
Остановившись среди двора, Луганский развел руками.
— Что я могу сделать? Война не тетка: или мы их, или они нас. Повторяю, других путей нет.
— Но для чего мы это делаем? — в отчаянии спросила девушка. — Кто нам дал право убивать безвинных людей?
Луганский покосился на уходящих из пригона, запачканных в крови и навозе дружинников, швырнул мешавшую ему под ногами гальку, раздраженно заговорил:
— Большевики ненавидят нас. Они хотят обобрать нас.
Они решили навязать нашему народу свой порядок. Но этим они только обозлили всех. И народ решил уничтожить их. И хотим мы этого или не хотим, будем принимать в этом участие или нет, их судьба не изменится.
Луганский говорил что-то еще, но девушка его не слушала. Она думала об Алексее. Он тоже большевик.
Возвратившись в избу, Машутка впервые задала себе вопрос: зачем белым нужно так зверски уничтожать своих противников? И почему в селах, только что оставленных красными, она не видела ничего подобного. Вспомнились рассказы Алексея о себе, о своих товарищах, слова «представителя» в разговоре с Луганским о том, что красные хлеб беднякам раздавали. И впервые зашевелились сомнения.
Войска красных перешли в наступление. Отряд Луганского за несколько часов боя потерял значительную часть своего состава и, оказавшись в тяжелом положении, начал отступать.
Машутка была послана Луганским на соседний хутор к Чугункову с приказом во что бы то ни стало задержать противника, дать возможность эвакуировать штаб и обоз.
