чем Фрэнк, и желать нельзя: он успешный, общительный и такой красивый. Даже Уолтер наконец-то был им доволен. Но Розанна знала правду. Фрэнку на них наплевать, даже на нее, мать, которая обожала его. Но разве каждый ребенок должен быть полон любви? Если речь идет о братьях и сестрах, ты принимаешь как данность, что некоторые из них не доверяют родителям. По правде говоря, в глубине души Розанна считала, что ее брат Рольф слишком уж доверял их родителям – отец весь день говорил ему, что делать, а мать говорила, как это делать, – и посмотрите, что из этого вышло. Розанна проявляла бо́льшую независимость, по крайней мере в сравнении с Рольфом. А Элоиза – вообще практически отступница. И трое мальчишек уже все взрослые – Курт работает в Мейсон-Сити, Гас женился на ирландке, которая ненавидела ферму, а Джон трудится на отца. Шестеро детей, шесть разных уровней любви и уважения к родителям. То и дело между ними шли дискуссии на тему того, чем именно Мэри и Отто Фогель заслужили то, что получили.
В кухню вернулся Генри. Он подошел к раковине и вымыл руки. Это он делал хорошо, как и многие другие вещи, до которых ни Фрэнку, ни Джо никогда не было дела, например, относил тарелку в раковину после ужина или – ради всего святого – менял исподнее. Генри повторял за Лиллиан, а Лиллиан была идеалом. Но Генри не глядел с обожанием в глаза матери. Розанна поставила перед ним на стол миску с тонким краем, а рядом – еще две маленькие мисочки и венчик. Он с нетерпением уставился на нее.
– О’кей, Генри, – сказала она. – Итак, запомни… что ты должен запомнить?
– Нужно бить по ним как следует, чтобы скорлупа разбивалась, а не крошилась.
– Правильно.
– Потом положить белок сначала в эту маленькую белую миску и, если он чистый, перелить его в большую.
– Хорошо, начинай.
Пока он разбивал яйца привычным для него прямым, но аккуратным способом (неудивительно, что он выучился шить – у него были поразительно ловкие руки, и Минни всегда восхищалась его почерком; может, Генри – тот самый гений, которого она искала?), Розанна смазала маслом форму для выпечки и присыпала ее мукой, потом отыскала старую бутылку из-под «Севен-ап», на которую насаживала форму, чтобы охладить ее после духовки.
– Из какого джема хочешь делать глазурь? – спросила она.
– Клубничный! – сказал Генри.
– Любимый джем Клэр, – заметила Розанна.
– Я люблю Клэр, – сказал Генри.
Розанна не стала спрашивать почему, но задумалась об этом.
Оказалось, что Юнис с ним в одной группе по английскому. В первый день занятий Фрэнк увидел ее на другом конце аудитории, но он опоздал и сидел у двери, а она – в первом ряду, поэтому не могла его заметить. Очень старый профессор что-то бормотал про Александра Поупа и поэму «Похищение локона», которую Фрэнк пока не читал. Но Фрэнк плохо его слышал, потому что дул западный ветер и окно рядом с его местом сильно стучало. Со смерти Лоуренса прошло шесть недель. Юнис выглядела так, будто ничего не произошло, – на ней был тот же зеленый свитер, что и в тот день, когда они везли Лоуренса в больницу. И тут Фрэнк почувствовал, как его наполняет чистейшая ненависть к Юнис. И к Лоуренсу тоже – за то, что он связался с этой бесчувственной, самовлюбленной сучкой, у которой температура тела градусов на десять ниже нормы. Он оторвал взгляд от Юнис, заставил себя смотреть вперед, на кафедру, на доску, на затылки других студентов, а потом отвернулся к окну. Шел снег, но метели не было – дорожку перед зданием припорошила белая пыль. Хильди и ее брат-первокурсник обожали снег и лыжи – любой вид лыж. Их приводил в восторг даже самый низкий холмик, и они страшно гордились победой Биргера Руда, норвежца, который в тридцать шестом году выиграл на Олимпийских играх в прыжках с трамплина. Брат Хильди, Свен, считал прыжки с трамплина самым важным видом спорта, гораздо важнее, скажем, бейсбола. На улице было ветрено – сначала Фрэнк увидел, как кто-то – вроде какой-то преподаватель – поскользнулся и сел на тротуар, а потом ветер сорвал шарф прямо с головы девушки, и, хотя она попыталась схватить его, он улетел.
В конце пары Юнис, зевая, оглянулась и случайно заметила его. Она не улыбнулась, но присмотрелась и через некоторое время помахала ему рукой.
К двери она подошла первой, но подождала его, так что встречи избежать не удалось. Даже не поздоровавшись, она прошептала:
– Я к тебе заходила, но ты был на работе.
– Ага, – ответил Фрэнк.
– Я хочу кое-что тебе отдать.
– Что?
– Кое-какие фотографии, которые сделал Лоуренс. Их штук десять. Ты и он рядом с твоей палаткой. На заднем плане – шкуры мертвых зверей. На четырех из них вы с ним вместе. Они тебе нужны?
– Ты знаешь мой адрес. Пришли по почте.
– Могу в среду принести на урок.
Они прошли по коридору, спустились по лестнице и вышли через большую входную дверь. Она повернула налево и молча ушла.
Наступило время обеда, и он собирался встретиться с Хильди на Юнион. Она стояла у стены, где были написаны имена погибших в Великую войну, и когда она повернулась к нему, Фрэнк сказал:
– Скоро на этой стене станет еще больше имен.
– Ja, в Норвегии ужасно, – сказала она, и его позабавило, как она произнесла «ja». – Те, кто не может бежать, едят собственную обувь.
Он бросил на нее короткий взгляд. На лице у нее застыло болезненное выражение, она не шутила. Она схватила его руку и прижалась к нему. Они поднялись по лестнице в столовую.
– Я
