санкцию на заключение военной конвенции имеет лишь советская делегация, ее руководитель без предисловий поставил вопрос об обсуждении планов сторон на случай начала войны [997]. «Маршал с внешней прямотой загнал нас в угол. Никаких проволочек, никаких дипломатических отступлений; требовалось сразу перейти к конкретным обсуждениям, которые мы, естественно, могли вести лишь с теми партнерами, в чьей искренности были уверены»[998], – вспоминал Думенк. Ворошилов не собирался ограничиваться общими словами и настаивал на конкретизации военных приготовлений всех сторон. Франко-британский проект конвенции, составленный на борту City of Exeter и представленный главе советской делегации, явно терял актуальность.
Узнав об отсутствии у Дракса полномочий на ведение переговоров, Наджиар 12 августа направил Бонне тревожную телеграмму: «Инструкции адмирала противоречат тому, о чем было договорено между тремя правительствами (проводить военные переговоры одновременно с доработкой того, что остается урегулировать в политических переговорах). Далее они могут очень навредить. Русские, и так слишком склонные ставить под вопрос нашу твердую решимость брать конкретные обязательства, не преминут проявить еще большее недоверие. Они подумают, что мы хотим их скомпрометировать… посылая миссии и в то же время отказываясь заключать военные соглашения, без которых политические договоренности, как бы тщательно они ни были выработаны, не имеют никакой практической силы»[999]. Французские военные и дипломаты, действовавшие непосредственно в Москве, очевидно, лучше понимали ход мыслей советского руководства.
На заседании 13 августа Думенк и Дракс сообщили о состоянии франко-британских вооруженных сил при проведении мобилизации. Речь шла об общих данных, которые, вероятно, и без того имелись в распоряжении советского командования. Ворошилов запросил дополнительные сведения об обороне «линии Мажино», прикрытии границ с Италией и Испанией. От обсуждения планов стратегического развертывания главы иностранных миссий уклонились. Как впоследствии признавал Думенк, он попросту не владел соответствующей информацией. На вопрос о том, имеется ли у Франции соглашение о совместных действиях с Польшей, он «ответил весьма оригинально – соглашение имеется и оно предполагает военное сотрудничество, но информацией даже о численности польской армии лично он не владеет»[1000]. Думенк не лукавил: точной информации о том, как и чем поляки собираются воевать с немцами, не было не только у него, но и у Гамелена.
Заседание 14 августа французский генерал впоследствии называл апофеозом трехсторонних переговоров. Его ответ на вопрос Ворошилова о том, «как себе представляют английская и французская миссии совместные действия против агрессора или блока агрессоров в случае их выступления против одной из договаривающихся стран» или страны, получившей гарантии, вылился в острую дискуссию. Слова Думенка, предположившего, что Польша и Румыния будут самостоятельно защищать свою территорию, а союзники «должны быть готовыми прийти им на помощь» при наличии соответствующей просьбы и обеспечивать коммуникации для военных поставок в эти страны, не устроили маршала. «Польша и Румыния, – заметил он, – могут обратиться за помощью к Советскому Союзу, но могут и не обратиться или могут адресовать свою просьбу с таким опозданием, которое потом повлечет за собой очень большие и тяжелые последствия для армий Франции, Англии и тех союзников, которые у них будут. Военная миссия Советского Союза настаивает на том, чтобы предварительно, до того как мы договоримся окончательно о соответствующих документах, которые явятся результатом нашего совещания, был бы решен вопрос о пропуске советских войск на польскую территорию (на севере и юге) и на румынскую территорию». Ворошилов подчеркнул, что эту проблему СССР рассматривал как «кардинальную», и без ее урегулирования продолжение военных переговоров теряло смысл[1001].
Думенк признавал, что «от ужасающей логики маршала Ворошилова было трудно уйти», а вопросы, которые поставил глава советской миссии, являлись «вполне законными». «Не имело смысла вести переговоры с СССР, не решив, по крайней мере, в стратегическом плане, задачу русско-польского сотрудничества. Русские жестко дали это понять и не скрывали своей досады, видя, что [французская и британская – авт.] военные делегации не могли дать более состоятельного ответа, чем дипломаты, работавшие до них», – писал французский генерал. Дракс предлагал прервать на этом переговоры, однако политические последствия подобного шага оказались бы неприемлемыми для союзников. В то же время, они не считали себя вправе говорить от имени независимых государств, не имея на то политической санкции из своих столиц.
По согласованию с Ворошиловым французская и британская миссии обратились за разъяснениями к своим правительствам. Думенк и Наджиар требовали от Парижа уступок. «Как и предвиделось в моей последней телеграмме, – сообщал посол, – русские говорили, по существу, о польских и румынских проблемах. Не прерывая переговоры. и заявляя, что это не им, а нам надлежит урегулировать этот вопрос, потому что мы имеем с Польшей и Румынией договоры о помощи и гарантиях, русские считают, что если не последует ответа с нашей стороны, то работа делегаций будет обречена на неуспех. Я уверен, что. французское правительство срочно одобрит сделанные генералом Думенком в согласии со мной предложения с целью заставить поляков облегчить нам заключение [договора – авт.], который из-за их уклонения держался бы в подвешенном состоянии и успех которого для них жизненно важен» [1002].
На заседании 15 августа Ворошилов подробно представил союзникам советский военный потенциал и возможности его проекции на восточно-европейском ТВД. «Невозможно было выразиться более ясно и конкретно, – признавал Думенк, – разница между пунктами этой программы, пусть в чем-то механической, и заведомыми неясностями франко-британского документа бросалась в глаза и показывала ту пропасть, которая разделяла две концепции и две культуры». Ворошилов жестко раскритиковал проект конвенции, предложенный союзниками, за его крен в сторону общих принципов и очевидный уход от деталей и конкретики, отвергая таким образом саму идею, которой руководствовались Дракс и Думенк, отправляясь в Советский Союз. После 15 августа заседания военных миссий превратились в способ «занять время и заставить ужасного Ворошилова дождаться»[1003] реакции французского и британского правительств. В качестве главного условия военного сотрудничества СССР, Франции и Великобритании по-прежнему фигурировало прохождение Красной Армии через территории Польши и Румынии.
В Париже не имелось ответа и на другой ключевой вопрос, неизбежность возникновения которого была ясна уже тогда, когда Молотов начал настаивать на необходимости включения в политическое соглашение понятия «косвенной агрессии» и предоставлении западным соседям СССР не только франко-британских, но и советских гарантий. Проблема решалась с колес: уже 15 августа «Даладье предпринял все усилия для того, чтобы попытаться убедить Варшаву в необходимости дать согласие [на проход советских войск – авт.]»[1004]. Военному атташе генералу Мюссу и послу Л. Ноэлю предлагалось немедленно войти в контакт с военно-политическим руководством Польши и разъяснить ему необходимость согласия на проход советских войск. Однако Бек, Рыдз-Смиглы и начальник генерального штаба польской армии
