множеством неизвестных рисков и опасностей. Равновесие сил было теперь нарушено. После разрыва переговоров с СССР дипломатическое и военное положение очевидно изменилось коренным образом»[1026]. Глава МИД склонялся к тому, чтобы попытаться избежать войны, повторив мюнхенский «маневр» – созвав очередную международную конференцию. В этом его поддерживали министр общественных работ А. де Монзи и влиятельные сенаторы П. Лаваль и Ж. Кайо. С другой стороны, Рейно и Мандель, а также солидарный с ними Леже, были уверены в том, что лимит уступок Гитлеру исчерпан. К этой мысли склонялся и Даладье. 20 августа он принял Гамелена, только что вернувшегося из инспекционной поездки по восточным департаментам. Генерал вспоминал: «Он сказал мне, и его слова врезались мне в память: “Я нахожусь в положении Людовика XV накануне первого раздела Польши. Должны ли мы так же дать ему произойти? Я думаю, что нет”»[1027].
22 августа на заседании правительства нападение Гитлера на Польшу впервые обсуждалось не как гипотетически вероятная перспектива, а как вполне реальный сценарий развития событий в ближайшие дни. Даладье, констатировав факт военной угрозы, предложил, форсируя переговоры с СССР, начать подготовку вооруженных сил к войне. Шотан, занимавший пост заместителя председателя Совета министров, заявил, что это повлечет за собой окончательный демонтаж «фронта мира», и отметил, что «воевать за Данциг» без советской поддержки не имело никакого смысла. Глава правительства возразил, что французские обязательства в отношении Польши формально никак не опосредованы советским согласием. Предложения прибегнуть к посредничеству Италии также были отметены как наносившие «дополнительный удар по престижу» Франции. В то же время, требование объявить мобилизацию, озвученное Рейно и Манделем, сочли преждевременным[1028].
Дело шло к войне. 22 августа посол Великобритании в Берлине Гендерсон передал Гитлеру послание Чемберлена. Премьер-министр сообщал консолидированное мнение кабинета министров, большей части истеблишмента и общественного мнения: Лондон поддержит Варшаву в случае германского нападения, о повторении Мюнхена не может идти речи. Уайтхолл явно учитывал урок 1914 г. и пытался остановить войну, недвусмысленно демонстрируя британскую решимость противостоять силовой попытке изменить баланс сил на континенте[1029]. Это не означало полной готовности Великобритании воевать: продолжались негласные встречи представителей ее руководства с германскими эмиссарами: в ходе них обговаривались условия, на которых Гитлер отказался бы от агрессии в Европе. Этот зондаж являлся «пряником», в то время в качестве «кнута» действовали жесткие заявления официальных лиц, которые в ситуации широко общественного и внутриэлитного консенсуса на антигерманской основе не могли рассматриваться как простой блеф. 25 августа Великобритания подписала с Польшей договор о взаимопомощи [1030].
Бонне вновь возвращался к идее о том, что у Франции имелось мало шансов победить в прямом столкновении с Германией[1031]. В ходе переговоров весны-лета 1939 г. с СССР, не испытывая никакой симпатии к советскому государству и его идеологии, он выдвигал вполне жизнеспособные предложения, которые при более последовательной политике Парижа и большей степени доверия сторон друг другу могли бы лечь в основу эффективного соглашения между двумя странами. Срыв трехсторонних консультаций, с точки зрения министра, ставил под сомнение успешный исход войны против Германии, даже несмотря на то, что Великобритания демонстрировала готовность принять в ней участие. 23 августа, еще не имея информации о советско-германском пакте, но считая его вполне возможным, Бонне предпринял последнюю попытку предотвратить вступление Франции в войну. В беседе с Даладье он предложил пересмотреть данные Польше гарантии и с этой целью инициировать новый тур консультаций с участием Варшавы и Лондона. Для окончательного определения французской позиции председатель правительства по просьбе главы Кэ д’Орсэ в тот же день созвал заседание Постоянного комитета национальной обороны[1032].
На встрече кроме самого Даладье присутствовали министры иностранных дел, авиации, флота, генеральный секретарь военного министерства Жакомэ, Гамелен, Дарлан, Вюймэн и несколько других высших офицеров. На повестке дня стояли три вопроса, озвученные главой правительства: «Можем ли мы допустить исчезновение Польши с карты Европы; есть ли у нас средства противостоять нападению на нее и попытке ее уничтожения; должны ли мы, начиная с сегодняшнего дня, принять военные приготовления наряду с теми, которые мы реализуем на протяжении нескольких дней». Бонне обозначил важный акцент. Война, подчеркивал он, рискует начаться в невыгодных для Франции условиях: Польша не сможет рассчитывать на советскую поддержку; Румыния, вероятно, будет осуществлять военные поставки Германии; Турция с высокой степенью вероятности уклонится от участия в конфликте. «Принимая во внимание сложившуюся ситуацию, – подытоживал министр, – стоит ли нам остаться верными своим обязательствам и немедленно вступить в войну или следует пересмотреть наше отношение и воспользоваться полученной передышкой, чтобы усилить нашу военную мощь. Ответ на этот вопрос должны дать, в основном, военные»[1033].
Как верно заметила Э. дю Рео, выступавшие на заседании 23 августа демонстрировали все признаки «синдрома Мюнхена»[1034], иными словами, стремились снять с себя лишнюю ответственность за принятие ключевого решения о вступлении Франции в войну. Вечером 22 августа Даладье еще раз подтвердил Гамелену, что вполне определился и готов уйти в отставку, если правительство не поддержит его в стремлении идти до конца[1035]. Однако на следующий день он принял идею Бонне о созыве заседания, где обсуждался вопрос, по которому глава правительства, по его словам, уже не колебался. Даладье, очевидно, мало привлекала перспектива вновь оказаться в том же положении, что в конце сентября 1938 г., когда он принял на себя всю тяжесть ответственности за уступку Германии Судетской области. Глава МИД в своем выступлении 23 августа фактически открыл карты, указав на то, что сомневается в победе французской армии и предложил военным открыто высказаться.
Командующие родами войск и руководители соответствующих министерств оказались перед непростым выбором. Согласившись с необходимостью поддержать Польшу, они брали на себя большую долю ответственности за то, что всегда внушало им опасения – вовлечение Франции в войну против Германии. Но военные исходили из той общей позиции, которую сформулировали к концу 1938 г.: дальнейшее отступление привело бы лишь к относительному ослаблению французской военной мощи. Если тот год, который удалось выиграть, уступив Гитлеру в Мюнхене, позволил скорректировать наиболее резкие дисбалансы в вооружениях, то новые отсрочки начала войны не дали бы такого эффекта. Напротив: Германия, подчинив себе Восточную Европу и договорившись с СССР, получила бы иммунитет от поражения в войне на истощение, к которой готовились союзники. Иными словами, если Франция хотела максимально эффективно использовать свой военный потенциал, то отступать ей было нельзя.
Весь 1939 г. страна морально готовилась воевать. В октябре 1938 г. в ходе опроса общественного мнения 57 % французов одобрили заключение Мюнхенских соглашений, в то время как 37 % выступили против них. В то же время 70 % опрошенных
