И снова, после мгновенной глухоты, ударило грохотом. Стволы орудий тягуче стонали.
«Хау-хау», — где-то рядом ревело самоходное орудие.
«Го-го-го», — вздымался все выше и выше трубный прерывистый глас еще одного крупповского чудища.
«А-а-ха-ха-ха», — разносились от опушки плотные раскаты залпов.
За рекой, разгораясь, поднимались три зарева: одно чисто золотилось над краем неба — было вечным восходом, два других — пожарами горевших застав.
Вот над лесом взметнулось с клубами дыма еще одно зарево — вестник беды, которая вошла в городок.
Катя выбежала на улицу. На руках завернутый в байковое одеяло сынок.
В воздухе раскатывался громовой гул. Сдвигались раскаленные пожарами облака, и озеро под ними казалось горящей бездной, над которой метались тени бежавших куда-то людей.
«Уходи… уходи», — голос наваждения вдруг ужасом погнал Катю, и она побежала в тот самый миг, когда над дорогой метнулась тень. Через минуту на том самом месте, где только что стояла она, поднялся столб пламени, и все вокруг потонуло во мраке поднятой земли.
Никогда не слышала Катя, чтоб так неистово кричали люди, с таким леденящим стоном, и среди этих криков особенно были слышны слабые, тонкие голоса:
— Мама… мамочка!
Гул нарастал.
А с ним нарастал и восторг Вихерта.
«Вот зрелище», — и он подумал, что ради этого неистового восторга стоило создавать оружие, чтоб человек хоть раз в жизни испытал бездны своего страха, ярости и безумия.
Внизу под красным низвергающимся скрежещущим небом, на красной реке, словно мираж, показались лодки и плоты, и темными потоками пошла бродом пехота.
А дальше, за лугом, над позициями русских перекатывался шквал, в котором, как в ночи, вспыхивали багровые отсветы.
Артиллерийские зарницы на той стороне поредели, и гул стал постепенно утихать.
Над далекими позициями за рекой поднимались в небо черные столбы дыма и медленно сворачивались в грязную тучу.
А еще час назад сладили здесь желтые вороха сурепок.
Плелись по склонам розовые и белые мережи вьюнков, колосились в сиреневой пыльце овсюги и вейники.
— Перекурим, политрук, — сказал Баташов. Распечатал голубую с черным всадником в бурке пачку папирос: последнюю вчера в ларьке взял. — Успеем по одной. Житья не дадут.
— И это житье, пока цел.
Они сидели в командном окопе у вершины холма. Здесь самый край в обороне полка-левый фланг. Правый — хуторок, уже сгоревший. Лишь стояли обугленные и разбитые ветлы, да дышали под ветром груды жара на пепелищах.
— А-а-а, — отдаленным обвалом донесся оттуда тяжелый протяжный стон атаки: уже вторая.
Идет бои за хутор.
Между холмом и хутором — поле, все изрытое окопами, ходами и землянками. С холма видно, как перебегают солдаты к переднему краю — новые готовятся к атаке.
А убитые засыпаны землей в обвалившихся и разрушенных окопах. Мелькают с красными крестами санитарные сумки. Весь луг в бору выстлан ранеными лежат в бинтах, как под снегом.
Над лесом, где городок, распаханное дымом небо. Висело солнце, как окровавленное рядно.
«Подальше в лесок, Катя, пока мы тут разберемся», — из-под каски глядели тревожные глаза Невидова.
Далеко, по всей черте поля, но с другого его края, где стволы разбитых деревьев были похожи на черные кресты, и здесь, напротив холма, погромыхивая, двигалась со стороны границы темная полоса, как это бывает, когда поднимается из-за горизонта грозовой сумрак.
Невидову показалось, что в поле появились вдруг избы — целая деревня. Мелькнула за бугорком и исчезла.
— Глянь! — Баташов подал бинокль Невидову.
В больших чистых и прозрачных кругах шевелилось и двигалось что-то серое, как в кошмаре, ползли гигантские пауки… Танки!
Они приближались с глухим урчанием. Шли косяком. острие которого было нацелено на дорогу. В середине косяка, как за валом, двигалась пехота.
Невидов сжал руку Баташова и поднялся;
— Беда идет, товарищи! Бандит и насильник рвется в наш дом, чтоб нас убить, а жен распять в грязи. Здесь порог. А там, — и он показал в сторону леса, — дом нашземля родная. Так убей врага на пороге! И ни шагу назад.
Баташов напряженным сильным голосом подал команду к бою.
— Спокойно! Они- за броней, мы — за землей. А раз так, то и бояться нечего. Бей с толком. Смотровые щели свинцом ослепляй. Пехоту не прозевай, от «самоваров» отсекай.
Но черед танков еще не пришел.
Из-за леса, который начинался у холма редкими сосенками, с раздирающим ревом и воем сирен выскочила на бреющем тройка немецких самолетов. Короткие, согласно скорости, быстрые удары бомб метнулись следом.
Взрывы встряхнули холм, всплеснули в окопах соседнего взвода и вдоль дороги.
Самолеты повторили круг: развернулись на своей стороне, блеснув, как спицы, скрылись за лесом. Сейчас вырвутся вновь.
Невидов быстро поставил в расщеп разбитой березы ручной пулемет, повел стволом вверх. Прижался плечом к прикладу. Дрожит в белесой мути черное жало мушки.
Из-за леса понесло темнотой с быстро бьющимися, сверкающими стрелами.
— Уходи! Подавит! — крикнул Баташов.
Невидов дал очередь и вдруг увидел, как от самолета отделилось веретено-бомба. Он упал в угол окопа.
Мигнул кварцево-лиловый нестерпимый свет на песке.
Бомба взорвалась на склоне. Несколько мгновений пылала там яма, вокруг которой варом взбухала и проваливалась земля.
И еще раз самолеты повторили свой круг.
Холм напоминал теперь гудящую, охваченную пожаром избу.
* * *
Танки пошли быстрее, и напряженно нараставший гул усилился.
Земля дрожит, как в ознобе.
Они пронеслись возле холма и под красным блеском ракеты повернули от дороги к центру, где наши схватились с прорвавшимися автоматчиками.
И вдруг головной танк покрылся багрово-желтым огнем и завалился в воронку. Гусеница со скрежетом слетела и развернулась на траве грязным полотнищем.
Это ударила наша артиллерия. Терпеливо ждала, таилась в овраге под сетью ветвей ольховых — теперь в решающую минуту встала на прямую наводку за придорожным рвом. Выстреливали из стволов молнии.
Два танка сразу же повернули к орудиям. Из жерл мигал пламень.
Над орудиями заклубился дым, будто кто-то быстро и круто провернул красно мелькнувшей лопастью, из-под которой пластами поднималась земля.
Один из танков, почуяв смертельную опасность, рванулся на орудие. Столкнулся с ним в момент выстрела и вздыбился. Из брюшины с воем вырвался огонь. Чудовище содрогнулось.
Уцелевшие танки повернули вспять от центра, где ходнла коловерть рукопашной с криками, со звоном и лязгом штыков и лопаток. В этой теснине добивали прорвавшихся автоматчиков. И коловерть то с глухим стоном смыкалась, то быстро раскручивалась, редела, и были видны поднятые приклады, лопатки, ножи, и снова угрюмо и душно сжималась, потаптываясь, давила…
Немцы отхлынули и от холма — побежали за своими танками. Скатывались в лощины. По этому скопищу ударила артиллерия.
* * *
Вихерт припал к стереотрубе. Видел, как из лощин взметывались бешено кипящие потоки дыма. Солдаты бежали, бросали каски, автоматы.
Вихерт поднял батальон автоматчиков. Холм должен быть взят. Этого требовал командующий.
«Нам легче досталась Франция… Жестокий край», — подумал Вихерт вот об этих горящих чадными кострами полях, будто только здесь и могла быть такой война.
Солнце, видимое, как сквозь закопченное стекло, вливало свое тепло, растопляя горькие запахи сгоревших трав, развороченной земли с обугленными деревьями па этом гигантском кострище… Там развеян еще один батальон Вихерта.
«Мы очень спешим. Потери ради скорости. Не слишком ли? Не вспомнить бы потом, как мы были щедры в самом начале», — подумал Вихерт, решив оставить атаки перед холмом и усилить давление на левом фланге. Вихерта вызвал к телефону командующий.
Он спустился в мрачный и прохладный блиндаж, где на походном столике нетронуто стоял накрытый белой салфеткой завтрак и термос с кофе.
Вихерт готов был спуститься в самое пекло боя, но только не сюда, к этому телефону.
Там, на другом конце провода, его ждал командующий. Вихерт представил его аскетическое лицо с запавшими, пронзительными глазами и подумал, что разговор сейчас может повлиять на доверие и карьеру. Так подумал бы на его месте каждый, когда безуспешные действия уже замечены.
— Вы еще не разделались с ними? — спросил командующий скрипучим голосом.
— Противник в агонии, — ответил Впхерт.
— Простите, кто со мной разговаривает, фронтовой командир или лекарь?..
Вихерт приказал сломить русских любой ценой.
— Вы откроете дорогу, — резким и сильным голосом сказал он подчиненным ему командирам. — Или пойдете первыми. Я посмотрю, как вы начнете свой путь!
