заявили, что отныне Франция и Великобритания должны противостоять любым новым требованиям Гитлера. В июле 1939 г. в одном из националистических изданий один из лидеров ультраправых М. Деа[1036] опубликовал статью с говорящим заголовком «Умирать за Данциг?», в которой развивалась мысль о том, что возможная война из-за Польши не имеет ничего общего с французскими интересами. Ответом ему стал проведенный в том же месяце опрос общественного мнения. На вопрос «Считаете ли Вы, что в том случае, если Германия попытается захватить вольный город Данциг, мы должны воспрепятствовать ей, при необходимости силой?» 76 % французов ответили утвердительно [1037].
Мюнхен нанес удар по национальному престижу, и Франция обратила внимание на то, что исторически являлось для нее зримым подтверждением сохраняющегося великодержавного статуса – свою колониальную империю. Официальная пропаганда с конца 1938 г. активно популяризировала лозунг «спасения благодаря империи» (le salut par l’empire). В стране культивировались воспоминания о блестящем имперском прошлом и о вкладе колониальной империи в победу 1918 г. Официальные лица в своих выступлениях подчеркивали, что людские ресурсы колоний позволят Франции преодолеть демографический дисбаланс, подрывающий ее обороноспособность. На экраны кинотеатров выходили фильмы, прославлявшие французскую колониальную империю. Турне Даладье по Северной Африке в январе 1939 г., подробно освещавшееся всеми средствами массовой информации, стало событием общенационального масштаба[1038].
В первой половине 1939 г. во французском обществе сформировалось ощущение того, что усилия всей нации, направленные на создание современных боеспособных вооруженных сил, начали приносить плоды. В числе тех, кто накануне Второй мировой войны оптимистически отзывался о военных возможностях Франции, фигурировал Вейган, чья личная неприязнь к Гамелену была общеизвестна. 4 июля он заявил: «Французская армия сейчас более сильна, чем в какой-либо другой момент своей истории. Она обладает высококачественным оружием, первоклассными укреплениями, великолепной моралью и замечательным верховным командованием. Никто из нас не желает войны, но я утверждаю, что если нас вынудят одерживать новую победу, мы ее одержим»[1039].
В том же месяце, выступая в Лондоне перед высшими офицерами британской армии, Вейган говорил о готовности французов воевать: «Моральное состояние мобилизованной армии будет соответствовать общему настроению нации. Частичная мобилизация, проведенная в сентябре прошлого года, позволяет нам утверждать, что оно находится на высоком уровне. Я не хочу сказать, что наши люди отправляются на новую войну с легким сердцем; они проявили терпение и храбрость, понимая, что если им приходилось идти, надо было идти. Каждый убежден в том, что франко-британский союз сделает все для того, чтобы избежать войны, но если это не удастся, он выиграет ее»[1040].
Проход британских королевских гвардейцев на параде в Париже
14 июля 1939 г. Источник: Le Journal. 1939. 15 juillet
Яркой демонстрацией французской военной мощи стал парад 14 июля в Париже, приуроченный к 150-летию взятия Бастилии. По Елисейским полям прошла колонна сенегальских стрелков, за которыми проследовали 35 000 солдат всех родов войск. Парад, по словам посетившего его Черчилля, стал «блестящей демонстрацией» франкобританского единства[1041]. На трибуне рядом с Гамеленом стояли генерал Горт и министр Хор-Белиша, по проспекту продефилировали королевские моряки, морские пехотинцы и гвардейцы в полной униформе, а в небе над Триумфальной аркой пролетели британские военные самолеты [1042]. «Это был незабываемый день. Все мечты казались реальными, иллюзии – сильными как никогда, а страхи – преодоленными»[1043], – вспоминала впоследствии французская писательница, очевидец событий.
В атмосфере национального подъема еще один Мюнхен не только не имел смысла со стратегической точки зрения, но и едва ли нашел бы поддержку в обществе. На заседании 23 августа командующие вооруженными силами высказались однозначно: Франция должна проявить твердость и не останавливаться перед угрозой начала войны. Ла Шамбр «описал состояние авиации, существенно выросшей с сентября 1938 г. В том, что касается истребителей, мы теперь имеем в распоряжении современные машины, которые поступают большими сериями, и франко-английские силы здесь полностью уравновешивают итало-германские. Наши бомбардировщики не поступают пока большими сериями – необходимо дождаться начала 1940 г. Но в настоящий момент Англия готова взять на себя осуществление массированных бомбардировок северной Германии. Таким образом, несмотря на все те сведения о германских силах, которыми мы располагаем, состояние нашей авиации не должно больше влиять на решения правительства, как это было в 1938 г.»[1044]. В июле в своем выступлении перед британскими офицерами Вейган призвал не переоценивать фактор германской воздушной мощи: она действительно велика, но зачастую используется как инструмент устрашения. «Ее [Германии – авт.] воздушные силы могут нанести нам большой ущерб, но не могут завоевать нас» [1045], – отмечал тогда генерал.
Дарлан заявил, что флот готов к войне и по основным параметрам превосходит как итальянские, так и германские ВМФ. «Адмирал Дарлан. мог бы пойти и дальше, – вспоминал впоследствии Даладье, – я убежден в том, что если бы французский флот напал на итальянский, он одержал бы верх; он бы так же разгромил германский флот, если бы тот вышел из своих портов»[1046]. Гамелен в свою очередь подтвердил готовность сухопутных сил к вооруженному конфликту с Германией. Времени на колебания, по его мнению, не оставалось. «Хотя бы будем сильнее через несколько месяцев, – предупреждал генерал, – Германия усилится в еще большей степени, так как получит в распоряжение польские и румынские ресурсы». После поражения 1940 г. и капитуляции Франции коллаборационистское правительство Виши обвинило Гамелена в том, что он своим заявлением способствовал втягиванию страны в безнадежную войну, так как ее вооруженные силы, как утверждалось, на самом деле не могли успешно противостоять германским. Отбиваясь от этих обвинений, генерал в мемуарах настаивал на том, что, выступая 23 августа, имел в виду лишь готовность армии к мобилизации и развертыванию[1047].
Однако целый ряд свидетельств указывает на то, что в конце августа 1939 г. Гамелен был настроен решительно. По свидетельству Даладье, на процессе, организованном вишистами в 1942 г. в г. Риом, он заявил: «Я был убежден в том, что французская армия обладает почетным равенством сил с германской». Как вспоминал генерал Жорж, в разговоре с Гамеленом 23 августа они пришли к общему выводу о том, что об очередном отступлении «не может идти речи»[1048]. Сам главнокомандующий в тех же мемуарах, где оправдывал свое заявление на заседании Постоянного комитета национальной обороны, признавал, что в конце августа у Франции оставался лишь один выбор: «Либо поддержать Польшу в ходе начинающегося кризиса, либо быть готовым снова уступить Германии, оставив, для начала, Польшу и Румынию» [1049].
С декабря 1938 г. подобная перспектива рассматривалась как неприемлемая со стратегической точки зрения, однако тогда Париж еще не мог в полной мере рассчитывать на британское содействие. К концу лета 1939 г. в этом
