вопросе многое изменилось. С марта по август состоялись несколько раундов переговоров между генеральными штабами, в ходе которых стороны выработали основные параметры сотрудничества вооруженных сил двух стран. В июне-августе шло активное обсуждение создания межсоюзнических органов военного и стратегического планирования[1050]. Начальник кабинета Гамелена полковник Ж. Птибон получал из аппарата Комитета обороны империи полную информацию о британских военных приготовлениях. Сам французский главнокомандующий поддерживал тесную связь с министром Хор-Белиша. Лондон подтверждал свою готовность вступить в войну в случае нападения Германии на Польшу. С точки зрения Гамелена, срыв соглашения с Москвой, хотя и серьезно ослаблял оборонительный потенциал Польши, не имел фундаментальных последствий для французских планов. В ходе франко-британских переговоров 1939 г. советские вооруженные силы нигде не фигурировали как значимый фактор европейского баланса[1051]. Командование французской армии считало, что в августе 1939 г. страна вышла на высший уровень готовности к войне. Заседание 23 августа, вопреки расчетам Бонне, завершилось одобрением подготовительных военных мер в преддверии всеобщей мобилизации.
«Франция, – писал Даладье в дневнике о событиях конца августа 1939 г., – не могла обесчестить себя, отступив, струсив и дав, таким образом, совершиться этому нападению на Польшу и на саму себя»[1052]. В том же ключе на Риомском процессе высказывался Гамелен: «В конечном итоге после заключения русско-германского соглашения мы, если бы отступили, были бы вынуждены признать гегемонию Германии в Европе. Уступить, поверить Германии означало бы для нас стать, в свою очередь, “блестящим вторым”» [1053]. Фактор национального престижа и великодержавного статуса, безусловно, играл важную роль во французских расчетах. Однако, более важным, как представляется, было другое обстоятельство, осмысленное в связи с последствиями Судетского кризиса: установив контроль над Восточной Европой, Германия еще больше увеличила бы свой военно-экономический потенциал и стала бы неуязвимой к тем средствам ведения войны, на которые собирались делать ставку французы и британцы.
Даладье и Гамелен по-прежнему считали, что Польша может продержаться достаточно долго для того, чтобы союзники успели завершить свои приготовления и получить возможность отразить «внезапное нападение», после чего должна была начаться война на истощение. Датируемый первыми днями войны доклад Второго бюро подтверждает, что подобная перспектива рассматривалась французами как наиболее вероятная и благоприятная. В нем утверждалось, что германская экономика уже работает на пределе своих ресурсов. После определенного спада экономики Франции и Великобритании постепенно ее превзойдут. Станет сказываться эффект блокады. По оценкам разведки, резервов нефти должно было хватить Германии на 12–18 месяцев ведения войны, запасов железной руды – максимум на 8 месяцев. Возможности советско-германской торговли сильно недооценивались. Считалось, что советское производство нефти и железной руды позволяло покрыть лишь внутренние потребности страны, связанные с реализацией третьего пятилетнего плана. Нехватка валюты и золота не позволила бы немцам конкурировать с французами и британцами на внешних рынках сырья. Блокада и экономическая война должны были сделать всю основную работу. «Время работает на союзников»[1054], – подытоживал доклад.
По поводу перспектив польского сопротивления никто не строил больших иллюзий. Как считалось, польская армия раньше или позже в любом случае потерпит поражение, а территория страны будет захвачена. Но подобный сценарий, помимо того, что давал союзникам выигрыш во времени, создавал для немцев ситуацию неопределенности и сохранял шанс того, что другие восточноевропейские страны продолжат маневрировать, чем могла бы воспользоваться франко-британская дипломатия. Безусловно, такой вариант развития событий выглядел бы гораздо более правдоподобным, если бы Париж и Лондон сумели заручиться поддержкой Москвы. Однако им приходилось действовать, не добившись договоренности с СССР. Альтернатива в виде нового Мюнхена выглядела еще более опасной.
В 20-х числах августа французские военные приготовления набирали ход. 21–27 августа численность войск в метрополии путем частичного призыва отдельных категорий резервистов увеличилась на 825 000 человек. 27 августа было дополнительно призвано 725 000 человек, что, с учетом дивизий мирного времени, позволило поставить под ружье на территории европейских департаментов 2,1 млн. человек. Всего же по состоянию на 27 августа, то есть еще до начала всеобщей мобилизации, во французских вооруженных силах, включая колониальные контингенты, авиацию и флот, числилось 2,674 млн. человек [1055]. Правительства Франции и Великобритании все еще считали, что столь масштабные приготовления заставят Гитлера отступить. «В течение 8 дней с 23 августа по 3 сентября[1056] [правительство – авт.] не прекращало попыток, несмотря ни на что, сохранить мир»[1057], – вспоминал Даладье. 24 августа на заседании правительства он заявил о том, что настаивает на продолжении переговоров между Варшавой и Берлином по вопросу о Данциге[1058].
25 августа в Рейхсканцелярии узнали об англо-польском договоре, а Италия, которая и ранее колебалась по поводу перспектив своего участия в мировой войне, известила союзника об отказе поддержать его в конфликте с участием Великобритании. Вечером того же дня Гитлер отдал приказ об отмене нападения на Польшу, намеченного на утро 26 августа[1059]. На следующий день Даладье направил в Берлин послание, в котором призывал фюрера отказаться от агрессивных намерений и сесть за стол переговоров. Агрессию против Польши глава правительства Франции обозначал как красную черту. На следующий день в Париж пришел ответ Гитлера, в котором тот вновь заявлял о праве Германии любыми средствами защищать своих соотечественников, оказавшихся после 1918 г. на территории Польши. 31 августа Бонне сообщил новость о том, что Италия готова взять на себя роль посредника между Германией и союзниками. Глава МИД использовал последнюю возможность остановить войну. Однако на этот раз Даладье отказался от переговоров, заявив, что поездка в Рим станет для Франции «походом в Каноссу»[1060]. «Хотим ли мы дать разорвать Польшу и, тем самым, обесчестить себя? – задавал он риторический вопрос коллегам по правительству, – Урок Мюнхена заключается в том, что подпись Гитлера ничего не стоит»[1061].
Эти эпизоды являлись лишь частью войны нервов. Гитлер все еще рассчитывал добиться от Лондона и Парижа невмешательства в германо-польское столкновение и хотел убедить Муссолини в том, что конфликт в Восточной Европе удастся локализовать, что позволяло надеяться на участие в нем Италии. Поняв, что дипломатический ресурс окончательно исчерпан, он отдал приказ о нападении на Польшу утром 1 сентября. Французское правительство собралось на заседание в то время, когда немецкие самолеты уже шесть часов бомбили польские города. Министры приняли решение об объявлении всеобщей мобилизации и созыве парламента для вотирования 75-миллиардного военного кредита. Бонне вновь предложил прибегнуть к итальянскому посредничеству, но его фактически проигнорировали. Глава Кэ д’Ор-сэ тем не менее продолжал действовать под собственную ответственность, пытаясь любым способом потушить уже разгоревшийся пожар войны. В то время как посол в Берлине Кулондр вместе с Гендерсоном собирались озвучить Риббентропу
