Франции А. Лебрен, 1940 г.
Источник: Aquilae / Wikimedia Commons
Иллюстрацией этих слов стала знаменитая афиша, печатавшаяся огромными тиражами во Франции и Великобритании: на карте мира одним цветом отмечалась территория Британской и Французской империй и другим – небольшая часть Европы, которую занимала Германия. Британцы и французы согласовали базовые подходы на первых заседаниях межсоюзнического Верховного военного совета 12 и 22 сентября[1126]. В состав этого органа вошли главы правительств, главнокомандующие и другие ключевые фигуры военно-политического руководства двух стран. В. Н. Горохов так характеризует его работу: «Всего за время “странной войны” было проведено 16 заседаний Совета. Во многом благодаря его деятельности удалось решить целый ряд насущных организационных вопросов: разделение командных функций на различных театрах боевых действий (руководство объединенными сухопутными силами в Европе передавалось французам, а на Среднем и Ближнем Востоке – англичанам); переброска британского экспедиционного корпуса на континент в помощь Франции.; заключение договора о финансовых обязательствах союзников (Англия брала на себя 2/3 всех военных расходов, а приходилась на долю Франции)»[1127].
В рамках стратегического замысла союзников Польше отводилась важная, но незавидная роль. Поляки вступили во Вторую мировую войну, будучи уверенными в том, что вскоре после начала боевых действий получат ту помощь, которую Гамелен пообещал им в мае 1939 г. в ходе переговоров с Каспжицким. 23 августа в Польшу были направлены военная и военно-воздушная миссии во главе с генералами Л. Фори и П. Арманго. 5 сентября Бонне и польский посол Лукасевич подписали политическое соглашение о союзе между двумя странами, ратифицировав, таким образом, майские договоренности военных [1128]. 1 сентября Гамелен принял в Венсенне военного атташе Польши полковника Фыду. Уже на следующий день, еще до формального объявления войны Германии, Лукасевич настаивал на немедленном наступлении французской армии. 6 сентября по поручению своего правительства он передал руководству Франции меморандум, в котором предлагалось «провести против территории Германии операцию военно-воздушных сил союзников. Прорвать хотя бы в двух пунктах линию Зигфрида с целью ликвидации мифа о ее неприступности… Провести хотя бы небольшой морской десант на германское побережье»[1129].
Обращения поляков французы воспринимали сдержанно. Уже 4 сентября на встрече в Венсенне Гамелен, начальник Имперского Генерального штаба Айронсайд и начальник генерального штаба королевских ВВС С. Ньюолл пришли к выводу о нецелесообразности бомбардировок германской территории до тех пор, пока Люфтваффе воздерживаются от аналогичных действий против союзников[1130]. Стратегия в отношении Польши оставалась прежней: дать ей принести себя в жертву общему делу. Все дипломатические маневры Гамелена на польском направлении имели основной целью создать ситуацию, при которой война началась бы именно на востоке, что дало бы Франции время, необходимое для запуска ее военной машины. Однако активная поддержка польской армии не соответствовала планам стратегического развертывания французских сухопутных сил. В записке на имя Даладье от 8 сентября Гамелен открыто признавал: «Мы не можем быстро оказать Польше прямую помощь, мы должны организовать свои средства для ведения долгой войны»[1131].
Председатель Совета министров все же предлагал рассмотреть вопрос об активной поддержке поляков. Комментируя замечание Гамелена, он отметил на полях: «Я согласен, но быстрое падение Польши, лишенной содействия, было бы ошибкой». «Польше необходимо помочь, пока для этого есть время: планированием операций, отправкой усиленных военных миссий, авиацией», – писал он в другом месте [1132]. Эти робкие пожелания высказывались наряду с более решительными возражениями ближайших сотрудников военного кабинета главы правительства, предупреждавших руководство о том, что к моменту возможного возобновления боевых действий весной 1940 г. германская армия успеет восстановиться и усилиться, а потому действовать необходимо уже сейчас[1133].
Но, по мнению Гамелена, моральное измерение проблемы и конъюнктурные соображения отступали на второй план перед задачами большой стратегии. Война должна была идти по заранее разработанному плану, в котором французы, опираясь на опыт 1914–1918 гг., могли бы учесть все вероятные сценарии. Импровизация означала риск, который страна не могла себе позволить. «Выигранное время позволило бы нарастить производство вооружений как во Франции, так и в Великобритании, – объясняет эту логику О. Вьевьорка, – оно дало бы возможность задушить Рейх блокадой, эффективность которой обеспечил бы мощный королевский флот, а лагерь демократий смог бы завершить мобилизацию и подготовить свои войска. Франция тогда смогла бы развернуть “методическое сражение”, столь дорогое сердцу Фердинанда Фоша, чтобы одержать победу. Остановив наступление Вермахта и обескровив его части, блокированные мощной французской оборонительной системой, она смогла бы в нужный час контратаковать, сначала проведя артиллерийскую подготовку, а потом бросив на штурм вражеских позиций пехотинцев, поддержанных танками»[1134]. В конце концов Даладье признал: «Наш интерес заключается в том, чтобы ждать. Война будет выиграна на западном фронте. Мы не может оказать Польше существенную помощь» [1135].
Собиравшаяся в ходе мобилизации по принципу конструктора французская армия действительно не могла быстро начать широкое наступление против Германии, которое заставило бы ее перебросить войска с востока на запад. Парируя после войны обвинения в обмане союзника, Гамелен указывал на то, что в начале сентября он сделал максимум возможного в полном соответствии с майскими договоренностями. Военная конвенция предполагала начало «массированного» французского наступления на 15–17 день после объявления мобилизации. Гамелен считал, что французское командование даже перевыполнило свои обязательства: «Подготовка общего прикрытия границы стартовала 26 августа, и 4–5 сентября мы уже располагали всеми активными соединениями. Как следствие, именно с опорой на них мы могли действовать быстро. В этих условиях мы сумели развернуть операцию, задействовав в ней около 15 дивизий. Они представляли собой почти все силы, которые мы имели в распоряжении к 6 сентября»[1136].
С формальной точки зрения французы действовали по плану. 4 сентября Гамелен приказал генералу Жоржу, возглавившему Северо-Восточный фронт, начать наступление с целью «установить контакт с линией Зигфрида между Рейном и Мозелем и сковать здесь немцев»[1137]. Фактически речь шла об усиленной разведке боем в соответствии с планом Е. «В военных кругах Франции, – поясняет В. Н. Горохов, – такой пассивно-осторожный подход объяснялся “неприступностью” немецкого Западного вала. Это было своего рода намеренное заблуждение. Линия Зигфрида в это время находилась в стадии строительства, которое завершилось в 1940 г.»[1138]. Схожие обвинения предъявляли Гамелену в 1947 г. Отвечая на них, генерал указывал на тот факт, что проводить операцию по прорыву германских укреплений без тяжелой артиллерии, которая прибывала на фронт лишь на 17-й день мобилизации, в отсутствие у французов массовой бомбардировочной авиации не имело смысла[1139].
Французские солдаты на улицах германского города Лаутербах, временно оккупированного в ходе Саарской операции, сентябрь 1939 г.
Источник: Wikimedia Commons
На самом деле, французская армия обладала технологиями локального прорыва укреплений, аналогичных «линии Зигфрида», силами пехоты,
