которые были опробованы в ходе учений на полигоне в Ла Куртин [1140]. Речь шла о тактике штурмовых групп, освоенной немцами еще в 1917–1918 гг. Для ее успешного применения требовалось быстрое и слаженное действие небольших пехотных соединений. Это, однако, плохо вписывалось в схему «методического сражения», которой продолжали придерживаться и Гамелен, и Жорж. Без артиллерийского кулака штурм бетонных фортов казался опасной авантюрой. Впрочем, под вопросом остается то, насколько искренним было убеждение французского командования в силе «линии Зигфрида»: в прошлом оно неоднократно специально преувеличивало ее оборонительный потенциал, пытаясь, таким образом, повлиять на решения политиков.
Так или иначе, Саарское наступление французской армии не имело существенного оперативного значения. Углубившись на территорию Германии на 10 км, французы захватили несколько населенных пунктов, не встречая сопротивления: части Вермахта организованно отступили на укрепленные позиции. «Робкая демонстрация не отвлекла с польского фронта ни одного немецкого солдата, ни одного орудия или танка»[1141], – отмечает Д. М. Проэктор. Советские источники в Париже, впрочем, сообщали о том, что операции 6-10 сентября являлись лишь подготовкой большого наступления. Полпред во Франции Я. З. Суриц телеграфировал в Москву о том, что «главный удар против линии Зигфрида ожидается уже в ближайшие дни и вероятно будет предпринят совместно с английскими частями» [1142]. 14 сентября резидент советской разведки во Франции сообщал: «Циркулируют упорные слухи о готовящемся мощном ударе для прорыва линии Зигфрид в районе Саарбрюкен. Идущая на этом участке операция имеет целью подготовку местности к прорыву и продвижению танков, моторизованных войск и артиллерии»[1143]. Речь шла, скорее, о работе французских властей с общественным мнением. Даже после войны Гамелен признавал, что цели Саарской операции являлись сугубо локальными[1144]. Однако уже на второй неделе сентября в Париж начали поступать все более тревожные сведения с польского фронта, которые делали развитие наступления бессмысленным.
Как уже говорилось, непосредственно перед войной и в ее первые дни французское командование сохраняло искаженное представление о боевом потенциале польской армии. Никто не верил в то, что полякам удастся победить немцев, но у Гамелена имелись серьезные расчеты на то, что союзник сможет длительное время удерживать германские дивизии на востоке и, тем самым, обеспечит Франции и Великобритании дополнительный выигрыш во времени. Направляя в конце августа в Польшу генерала Фори, французский главнокомандующий дал ему главную инструкцию для передачи полякам: «Польша должна держаться»[1145]. Гамелен предполагал, что польская армия будет сопротивляться от четырех до шести месяцев, и боевые действия на востоке продлятся до зимы[1146]. Однако уже к концу первой недели войны эти иллюзии начали испаряться. Вместе с распространением новостей о прорыве немцев к Варшаве на седьмой день боевых действий получил выход весь скепсис и раздражение в отношении Польши и ее вооруженных сил, которые на протяжении межвоенного двадцатилетия накапливались в умах французских военных.
В подготовительной записке для заседания Военного комитета 8 сентября Гамелен давал следующую картину стратегического положения на востоке, уже мало заботясь о сохранении дипломатического политеса при характеристике военно-политического состояния союзника: «Хотя нападение на Польшу стало началом войны, и мы должны оказать ей всю возможную помощь, из этого не следует, что вся наша стратегия должна подчиняться этой необходимости. Нужно смотреть дальше. В ходе последней войны государства, так или иначе прекратившие свое существование, были нами восстановлены, иногда получив… территориальное приращение. Агрессор не сильно превосходит Польшу численно. однако она находится перед лицом более мощного врага (механические двигатели – авиация). Командующие ее армией молоды, относительно незрелы, а главные руководители сегодняшней польской армии до 1914 г. не имели никакой военной подготовки. У польской армии есть недостатки, а также качества, которые присущи самому народу: создается впечатление, что ее бесспорная храбрость, не будучи подкрепленной успехом, теряет свое значение при столкновении с простым случаем. Эта армия, которая вопреки нашим советам никогда не строила укреплений, сейчас в открытом бою противостоит противнику, обладающему великолепным военным инструментарием; она испытывает на себе воздействие, прежде всего моральное, явно превосходящей авиации. Ее единственный шанс выжить – способность опереться на большие естественные препятствия».
«Польша, – отмечал Гамелен, – сейчас практически окружена и лишена той поддержки, которую польской армии могла бы оказать русская авиация. Облик войны на востоке принял совершенно иной вид. Мы не пойдем на жертвы для того, чтобы помочь Польше французской и британской авиацией. Авиация быстро исчерпывает свой ресурс. Это та область, где мы наиболее слабы, тем более, что мы больше не можем рассчитывать на русскую авиацию. Невозможность в нынешнем положении дел оказать Польше быструю прямую помощь без значительного и бессмысленного риска вынуждает нас, по крайней мере, на данный момент, сохранить силы для предстоящей нам вскоре большой дипломатической и военной игры. Нам нужно готовиться к долгой войне; единственное, что имеет значение, – это решающий успех»[1147].
9 сентября в инструкции Жоржу и начальнику его штаба генералу А. Бино Гамелен констатировал развал польского фронта и поручил им разработать план действий на случай переброске сил Вермахта на запад и скорого германского наступления против Франции, Бельгии или Нидерландов, а также возможного вступления в войну Италии. На следующий день во Францию прибыла польская военная миссия во главе с генералом С. Бурхардт-Букацким. «Гамелен и Бурхардт-Букацкий, – отмечает М. Александер, – соблюли военный протокол и провели несколько встреч, но они были похожи на то, как родственники обмениваются соболезнованиями после семейных похорон» [1148]. Военный атташе Мюсс, руководители французских военных миссий генералы Фори и Арманго, а также информаторы военной разведки передавали в Париж подробные сведения о положении на польском фронте. Французские офицеры наблюдали за действиями Вермахта непосредственно с командных пунктов польских дивизий. Уже 4 сентября они констатировали развал обороны на варшавском направлении. В этот же день Фори предложил Рыдз-Смиглому рассмотреть возможность отвода войск к румынской границе[1149]. 12 сентября Гамелен решил приостановить даже то подобие наступления, которое развивалось в Сааре, «ввиду быстрого развития событий в Польше»[1150].
В своих показаниях, данных парламентской комиссии в 1947 г., Даладье обвинял Советский Союз в том, что действия Красной Армии, вошедшей 17 сентября на территорию Западной Белоруссии и Украины, лишили Польшу оставшихся шансов на успешное сопротивление: «К 16–17 сентября казалось, что после хорошо организованного отступления польская армия получила определенную возможность оправиться, и в этот момент она получила удар кинжала в спину от русской армии»[1151]. На самом деле 17 сентября у военно-политического руководства Франции не оставалось никаких иллюзий насчет перспектив польского сопротивления. Более того, переход советскими войсками границы Польши прогнозировался и не мог являться полной неожиданностью. Накануне вступления
