— До пятницы время должно пролететь незаметно! — напоминает себе о том, что в один становится важнее всего остального — дизайна, переезда, мира в целом. «В пятницу мы снова будем вместе».
Идиллию внезапно нарушает резкий звонок, буквально прошивший своей трелью все пустое пространство квартиры, заставивший Риту, вздрогнув, замереть. — «Если я только не заработаю инфаркт от волнения до этой самой пятницы!».
========== Часть 8 ==========
Мысленно уточнив у памяти, «все ли взял?», Талгат выходит из квартиры, закрывает дверь на ключ и сбегает вниз по лестнице. В Москве он жил (живет?) на двенадцатом этаже, но даже там нечасто пользуется лифтом при движении вниз (вверх иное дело). Жаль, здесь в трех этажах до земли особо не разбежишься!
Выйдя на улицу, Талгат, не сбавляя темпа, шагает через сквер к автобусной остановке.
«Там», в прошлой московской жизни, у него остался самокат, на котором за пятнадцать минут в любую погоду можно было добраться до станции метро «Пионерская», зачехлить потом верную поняшку и уже силами и скоростью метропоезда добраться до рабочего офиса. Здесь, в Городке, взрослый мужчина на самокате непременно становился ориентиром любопытных и часто осуждающих (непреодолимая национальная черта) взглядов.
В принципе, эти взгляды Талгата ничуть не волновали. Проблема была в последующем погружении в переполненную местную маршрутку. Почему-то городчане отчаянно не желали признавать зачехленный самокат разрешенным багажом, и в любой поездке обязательно находился кто-нибудь обиженно запачкавшийся и громко-злобно высказывающий об этом Талгату.
«Хрен с ними» — устав сражаться с городчанами, Талгат оставил двухколесного товарища в столице, сдал там квартиру пока на малый срок в три месяца и стал потихоньку задумываться, выбирая между покупкой велосипеда или автомобиля.
Проходя мимо дома Джамалы, Талгат автоматически скользит взглядом вверх, но восьмой этаж скрыт кронами раскидистых старых кленов, лишь особо яркие солнечные лучи в хаотичном порядке прошивают сумеречное пространство сквера прерывающимися золотыми строчками. Чем-то они напоминают «плачущую аллею», оформленную светящимися неоновыми трубками с имитацией скользящего вниз света.
Джамала не плакала в своем вчерашнем письме, не угрожала, не пыталась его разжалобить или сыграть на чувстве вины. Она удивительно заранее признавала его, Талгатово решение, верным, словно выдавала ярлык на княжье правление с досрочным оправданием ошибок и одобрением всех, без исключения, действий.
Удивительно, но не пытаясь манипулировать Талгатом, она именно этим заставила его слушать ее, отнестись к ее словам со всей серьезностью и еще огромной долей признательности.
Сказать, что эти несколько невесомых строчек, написанных не второпях, но одномоментно, очень Талгата тронули — не сказать ничего. Они буквально перебороздили его душу, всю его память, весь прошлый жизненный опыт, до встречи с Джамалой казавшимся крепким и незыблемым, как гранитные горы.
Она не просила его ни о чем, не торопила и, признав решение заранее, терпеливо ждет оглашения.
«Эта необъяснимая женская логика или душа!» — заскакивая в свою маршрутку, Талгат занимает угол на задней площадке маленького автобуса.
«Ну вот как она так умудряется всё извратить?! Предательство вывернуть едва ли не святым божьим промыслом, как бы комично или кощунственно это ни звучало. Заставить чувствовать победителя побежденным от собственной победы, а себя…» — теряясь на полуслове, Талгат понимает, что запутался окончательно и тихо восхищается далекой своей восточной красавицей.
«Если буду один, то лучше велосипед, если будем вдвоем, а дальше больше — автомобиль» — приземляет излишне размечтавшегося Ромео внутренний практик. Маршрутка, по ходу маршрута доставив Талгата до нужной остановки, мчится дальше, а человек сворачивает своим путем.
Филиальский офис, этакий городок в городке, конгломерат из нескольких корпусов, столовой, парковок, насмешкой судьбы расположен именно в северо-западном направлении и буквально в несмелом полушаге от центра со всеми остальными городочными районами.
«Как взгляд из окна» — оценила однажды Кампински это знаковое расположение филиальской вотчины. Талгат был с ней согласен.
За последние два месяца он привык уже к Филиальскому городку, к его собственному ритму жизни, очень отличающемуся от московского. Многих сотрудниц и сотрудников стал узнавать в лицо, а со многими уже и лично успел пересечься. Непривычным было только отсутствие Джамалы в их общей с Ложкиным и Кампински приемной, а теперь еще и обоих Золотаревых. Весь филиал вторые сутки полнится всевозможными слухами на эту тему.
Поговаривают разное… Минуя «вахту», Талгат держит путь прямо к залу для совещаний. Алешин еще вчера дал распоряжение секретарше, заменяющей Джамалу, оповестить всех причастных к проекту работников о ранней обязательной «планерке».
«Да и черт с ними, с этими их разговорами!» — шагая вперед, Талгат мысленно возвращается к нити прежнего внутреннего диалога с днем вчерашним. — «Пусть себе перемалывают, интригуют или сплетничают. Меня это не касается».
Твердо произнося последнее утверждение, впрочем, Талгат уже не чувствует былой уверенности.
«Если большинство местных залупится, а многие по сто лет работали с Золотаревым-старшим и искренне его любят, как только наш народ любит всевозможных «батюшек», то у нас с Алешиным могут возникнуть серьезные проблемы в реализации «Северо-Запада» —
Талгат и сам не заметил, как оказался на одном фронте рядом с новопоставленным начальством. — Может быть, это негласная клановость по территориальному признаку? — хмыкает внутренний голос, — «понаехавшие москвичи против местных… эээ не знаю, мамонтов!».
Справившись со словесным определением, Талгат приветственно кивнул всем вне зависимости от клановой окраски, прошел, занял свое место в прямоугольнике из столов.
Собравшихся пока немного, переговариваются между собой тоже неохотно, как будто не до конца уверены в собственных словах или даже в том, что «утро бодрое», а «наше дело правое» — две особо ходовые, как успел заметить Талгат в самом начале, филиальские присказки.
«При Золотаревых (особо имеется в виду старший) планерки начинались шумнее, почти как семейный обед, — замечает мысленный Талгатов наблюдатель. — Впрочем, теперь мне нравится больше. Неужели я скучаю по московскому офису с его бешеным ритмом и безличной, деловой холодностью?!».
Обдумывая последнюю свою мысленную оговорку, Талгат не сразу замечает плюхнувшегося рядом Ложкина. Только когда последний толкает Исина в плечо с дурацким подмигиванием — «не выспался, что ли?», Талгат отвлекается от слишком глубоких изысканий на тему филиальской и московской офисных жизней.
— Да… просто задумался, — тыкать Ложкина в его «вечные пятнадцать» давно и наверняка бессмысленно. Удивительно, как он справляется со своим нешуточным направлением, оставаясь при этом прыщавым подростком в рыхлом теле не очень следящего за собой мужчины. Но нареканий к его работе никогда не было, поэтому все терпели дурацкие шуточки, а иногда даже смеялись над ними. Чудаковатый тип в любой офисной братии всегда занимает особое нужное место…
Вновь затрудняясь в определении, Талгат решает не величать сегодня Ложкина ни шутом, ни юродивым, а отвлечься на сквозняки-разговорчики.
— Алешин, кстати, отказался занимать кабинет Золотарева и от другого, приготовленного ему заранее, тоже отказался, — принес на своем измятом хвосте новость Ложкин. — Местные прямо зауважали его после этого.
