— Давай я лучше тебе про тебя расскажу, — предлагает врач. — Если у Исина и есть проблемы, то мне о них ничего не известно.
«Не поймешь этого Карапетяна никогда, будто не по-русски говорит, ей-богу! — мысленно в сердцах злится Мишка. — Нет бы ответить просто и по существу!».
— Жив он хоть? — хрипит вслух Золотарев. Карапетян опускает на старого однокашника стотонный взгляд.
— Когда тебя сюда привозил, был здоров, — голос его под стать сейчас взгляду, и оба выглядят будто атланты, неимоверно уставшие от своей бесконечной ноши.
Мишке бы задуматься — с чего вдруг Карапетян перестал хохмить, почему и каким образом Исин доставлял самого Мишку в больницу, тем более что хотел он достать Кампински, а сцепился как раз с Талгатом.
— То есть Исин в порядке, — медленно с полувопросительной интонацией Миша никак не осилит простейший пример на вычитание. Возможно, в глубине души он еще надеялся на некую ошибку или иное логичное, а главное, благополучное объяснение своему явно плачевному положению.
— А Кам.п… че мне говорить-то так больно? — морщится Золотарев, ожидая — вот сейчас боль пройдет, Карапетян рассмеется, хлопнет по плечу своей волосатой лапой и велит проваливать домой поскорее, не занимать здесь стратегическое место для действительно хворых.
— С ушибом челюсти не особо-то разговорчивы люди обычно, — хмыкает Карапетян вовсе не так, как представлял себе Золотапев. — Ты ж не даешься с диагнозом ознакомиться. Трындишь как этот… Цицерон Городочный!
— Ни х… — сглотнув, Мишка прикрывает глаза, признаваясь теперь абсолютно честно. — Чёт херово мне накатывает. Это нормально?
Подозрительно прищуриваясь в Мишкин взгляд, Карапетян остается удовлетворенным, кивает.
— В норме. Когда действие препарата пройдет окончательно, будут болеть голова, нос, зубы и нижняя челюсть, общая слабость во всем теле тоже сюда же. На ночь сделаем укол или если будет невмоготу — раньше. На завтра я тебе специалиста приглашу, побеседуете. Пока могу сказать, что повреждены сильно два зуба, о них ты раскроил себе язык. Первый диагноз о трещине в челюсти или переломе не подтвердился, молись о благодарности, если верующий. У тебя просто сильный ушиб, хотя с ним тоже не сладко, но челюсть по-прежнему стабильно соединена с черепом. Посмотрим, как оно поведет себя в ближайшие сутки, дни.
Хмыкнув, Миша поднимает руку, явно собираясь дотронуться до собственного лица, но сдается на Карапетянское:
— Не советую.
Роняет слишком тяжелую руку обратно в кровать. Горькая правда медленно пропитывает воздух палаты и Мишкину явь. Боль накатывает и отходит волнами, оставляя между ними один гудяще-ноющий фон. Он здорово мешает соображать, но картинка хоть и медленно, но вырисовывается и выглядит до отвратительного непривлекательно. Оставаться с проявляющейся правдой один на один — перспектива, пугающая своей неизбежностью.
— А…сен, — боль в челюсти съедает из Мишкиной речи «р». Дописывая что-то в бумагах, Карапетян переводит внимательный взгляд на бывшего одноклассника, а ныне пациента.
«Серьезный Карапетян — это не серьезно! Это фейк!» — в голове Мишки взрывается хохотом сумасшедшего здравый смысл.
— Сколько времени на вос…тановить нужно? — произносит он, однако, вовсе без смеха.
Карапетян чуть в сторону отводит голову, как человек с дальнозоркостью, которому под нос сунули мелкий текст.
— В общем? — задумываясь, он смешно кривит губы, отвлекается на недоступное для видимости Золотареву (кто-то тихо постучал костяшками по дереву). — По минимуму месяца полтора-два, но точно тебе никто не скажет.
Ответив Мише, Арсен вопросительно кивает кому-то далеко за пределами Мишкиной видимости и даже машет рукой.
— Прости, Арсен Вагитович, — негромко, смущенно обращается женский голос, — но Андрей Сергеевич велел передать, что сын у вас родился… Только что.
Мишка не удержался, но его смешок скорее походит сейчас на хрюканье.
— Как?! — Выкатив глаза, сам Арсен становится похожим на человека, которого саданули по затылку бейсбольной битой. Сначала вперивает безумный взгляд в девушку-невидимку, затем в Золотарева и снова в девушку. — Полчаса назад еще… Людочка! — словно пьяный он поднимается с табурета, вспоминает о Мишке.
— Поздравляю, отец, — хмыкает последний.
— Рекомендации я указал, — глянув на Золотарева, Карапетян вряд ли увидел его как живого человека, поморгал, протянул сестре планшетку. — Всё здесь, а я в родильном, на связи.
***
— Меня пока не выписывают, но, зато, пока я здесь, есть время рисовать и писать, — «держась молодцом», бодро поясняет кудрявый подросток, сидя на больничной кровати. Вокруг него в зоне досягаемости разложены изрисованные комиксами листы, скетчбук, тетради.
— Ты мой маленький гений, — с искренним чувством улыбается брату Джамала, ласково треплет рукой упрямые кудри. — Выйдешь отсюда уже со своей книжкой. Доктора Арсена, главное, слушай, если он говорит, что пока нельзя, значит, рано. Вот закончишь свой комикс, разрешит.
Всего в палате четыре койки, но три из них свободны — ребята ушли на полдник. На тумбочке Умара стоят стакан и бутылка сока, лежит недоеденная лепешка с орехами, которые обычно печет мама.
— Да я не маленький, сестра, я понимаю, — серьезно отвечает брат. Его голос уже начал ломаться, и иногда в нем проскальзывают совсем взрослые нотки. А вот хитринка во взгляде осталась той самой, с какими в хрестоматиях рисуют маленького Купидона, и ничего, что над верхней губой этого «ангела» уже пробиваются редкие усики.
Зыркнув на закрытую дверь, быстро обшарив взглядом палату на предмет прослушки, Умар заговорщически понижает голос: — Мне тут Саида кое-что по секрету сказала… сама, думаю, знаешь, о чем…
Карие глаза брата смеются, когда Джамала сначала картинно закатывает глаза, а затем вопреки прогнозам ничуть не сердится, только строжится.
— Вот стрекоза! Везде ведь успевает! Мир без нее потускнеет! Планета остановится, и солнце погаснет со скуки!
— Саида хорошая, — Умар ловит Джамалу за руку, заглядывает в глаза. — С ней всегда весело и интересно.
— Не сомневаюсь. С её-то энергией! — улыбаясь брату, Джамала чуть вправо склоняет голову. — Скоро поправишься. Доктор Арсен сказал, все хорошо, но чтобы было еще лучше, нужно еще немного здесь полежать, а я пойду, мне пора.
— Он тебя ждет? — Умар кивает на вновь беззвучно засветившийся телефон в руках сестры. Взгляду любимого брата не солжешь.
— Да, — честно признается Джамала. — Здесь, внизу.
Но Умар не торопится отпустить тонкую руку сестры.
— Его Талгат зовут? Он москвич, но будет строить здесь наш новый город?
— Всё-то ты знаешь! — в отклике Джамалы перемешались смущение, гордость, удивление.
А потом она тихо вздыхает и шепчет:
— Да. Именно так всё. Всё правда, и я убегаю. Что тебе принести в следующий раз? Только в разумных пределах, а то от шоколада у тебя уже скоро аллергия начнется.
— Тогда ничего, — смеется брат и останавливает Джамалу последним вопросом. — Подожди! А какой он, твой Талгат? Этого Саида точно не знает.
Остановившись в дверях, Джамала, негромко смеясь, оборачивается и качает головой.
— Удивительное признание для Саиды. Но в ином случае я б её уже убила, наверное.
Умар пожимает плечами и разводит руками вроде «что ж поделать?», а сестра, подумав еще несколько секунд, тихо произносит — «он самый лучший» — и невесомо покидает палату.
Талгат действительно ждет на улице в сквере между двумя отделениями, выбрав место у старого дерева с затертым стволом, отполированным, наверное, тысячей спин и плечей таких же ожидающих. Лавочки и даже часть невысоких заборов плотно заняты пациентами больничного городка и лицами, их навещающими. По теплой и ясной погоде здесь всегда многолюдно — неоспоримо приятнее сидеть здесь, на лавочках, под цветущими липами, чем в пропахших медикаментами залах для приема посетителей и своих палатах.
