с пышным бантом – Жене понравился. Утром в кухне – Эркин ночью, когда Женя заснула, потихоньку встал и водрузил свой подарок в центре стола – Женя даже не сразу спросонья поняла, что это такое, а поняв… так взвизгнула, что на кухню примчалась, путаясь в ночной рубашке Алиса. А обычно Женя её с трудом будила после ухода Эркина. К идее крещения Алисы Женя отнеслась гораздо прохладнее, а о своём Эркин и говорить не стал. Уж он-то точно обойдётся. И получилось очень хорошо: весь город праздновал Крещение – тоже праздник, как ему объяснили, но меньше Рождества – а они именины Жени, и к тому же день выходной. Словом, всё было очень удачно. А в воскресенье он с утра пошёл к Кольке. Тот, как и договаривались, купил два воза не пиленной берёзы, и её теперь надо было распились, поколоть и сложить в поленницу.
Утром после завтрака Эркин несколько виновато посмотрел на Женю.
– Женя, я к Кольке пойду, надо с дровами помочь.
– Ну, конечно, иди, – согласилась Женя и тут же потребовала: – Только оденься прилично.
Эркин исподлобья посмотрел на неё, вздохнул и сказал:
– Я куртку с собой возьму и там переоденусь.
– Правильно, – одобрила Женя.
Другого выхода у неё не было. Она уже знала, что Эркин упрям, к полушубку своему относится очень бережно, и если она настоит на своём, он пойдёт в полушубке, но работать тогда станет в одной рубашке и неизбежно простудится…
Маленький двор Колькиного дома стал ещё меньше от загромоздивших его брёвен. Еле-еле козлы поместились. Получалось, что два воза больше грузовика? Или грузовик маленький, или тогда Женю нагрели… Да, чёрт с ним, всё в прошлом уже.
Эркин повесил в сенях полушубок, надел свою рабскую куртку. Топор он тоже принёс свой, вернее, Андреев, хоть Колька и сказал, что топоры есть.
День стоял ясный, белая плёнка, все эти дни затягивавшая небо, поредела, солнце уже заметно просвечивало, но и холод столь же заметно не отпускал. И хотя они работали без остановок, но скинуть куртку Эркину и в голову не приходило. Визжала, вгрызаясь в мёрзлое дерево пила, ухали топоры. Покатался было у них под ногами Колобок, но Эсфирь загнала его в дом: холодно.
– Это что, и есть крещенские? – спросил Эркин.
– Начинаются, – кивнул Колька. – Небо, видишь, яснеет, к ночи завернёт.
Работать в паре с Колькой оказалось легко. Как когда-то с Андреем. И от этого тяжелее. Незаметно для себя Эркин хмурился, то и дело досадливо встряхивая головой, будто отгонял, отбрасывал что-то.
– Ты чего? – негромко спросил Колька и, когда Эркин вскинул на него глаза, пояснил: – Смурной какой-то.
И Эркин не смог ни смолчать, ни отругнуться.
– Брата вспомнил. Так же… на пару работали.
– Ты… ты того, выплесни, чтоб на душе не кипело, – тихо и очень серьёзно сказал Колька.
Эркин судорожно сглотнул.
– Мы вот так, вдвоём на подёнке мужской крутились. Я что, только таскать, да ещё вон дрова знал, ну, пилить, колоть, а Андрей… Он мастер был. Всё умел. Ну… ну, ты ж его ящик видел…
Эркин говорил негромко, сбиваясь, повторяя одно и то же, как сам с собой, путал русские и английские слова. Колька слушал молча, не перебивая и ни о чём не спрашивая. А Эркин рассказывал. Каким Андрей был. И вот это неизбежное «был», как ножом полосовало.
– Мы на лето пастухами нанялись. Бычков пасти, ну, и на перегон. Я-то скотником был, до Свободы, знал это, а Андрей… в первый раз на коня в имении сел. За неделю выучился в седле держаться… Если б не он… Это он меня надоумил в Россию ехать, мне самому и в голову бы не пришло. И как документы выправить, тоже он придумал, и на разведку ездил… а в Хэллоуин тогда, если бы не он, свора бы Алису убила, мне-то уж было совсем не пройти, он пошёл, понимаешь, на смерть пошёл. Алису спас, а сам… а себя не пожалел… Ладно. Давай это переколем.
Эркин работал топором Андрея. Не потому, что у Кольки хуже наточен, а… а берёшься за топорище, что Андрей под свою руку подгонял, будто с ним поздоровался.
Покололи, сложили, снова за пилу взялись. Зашёл Колькин сосед – вроде Эркин на «стенке» эту встрёпанную с проседью бороду видел – посмотрел на них, покряхтел и встал к ним. Двое пилят, один колет. Из-под ушанки ползут по лбу и шее струйки пота, ощутимо щиплет губы и щёки мороз, рукавиц не снимешь – хорошо, что сообразил вместе с курткой захватить и рукавицы, тоже ещё те, из Джексонвилла.
– Обедать… – вышла на крыльцо Эсфирь.
Эркин только головой мотнул, а Колька ответил:
– Мама Фира, до темноты управиться надо.
Сосед помог им немного и ушёл: прибежала за ним его маленькая, совсем круглая из-за выпирающего живота жена – и они опять вдвоём. Эркин уже втянулся и работал со своей обычной исступлённостью. Главное – не останавливаться. И Колька подчинялся ему, заданному им ритму.
Ярко-красное солнце скатывалось за крыши, когда ни взвалили на козлы последнее бревно.
– Ну, поехали!
– Поехали, – кивнул Эркин.
Запил, ещё… и ещё… и ещё… упал на утоптанный снег чурбак. И ещё один. И последний, третий, остался лежать на козлах. Три чурбака расколоть – это минутное дело. Когда рука набита. Поленья в поленницу, на полдвора она теперь. Сверху толь, жерди. Щепки на растопку, опилки смести в кучу к сараю, тоже накрыть, весной их под торф на грядки или пережечь на золу, золу тоже собираем. Хочешь урожай иметь, так и попашешь, и покорячишься. Козлы в сарай, пилу с топорами в сени. Никак, всё? Всё!
Эркин выпрямился, вытер рукавом куртки мокрый лоб, сбив ушанку на затылок, и улыбнулся. Своей «настоящей» улыбкой. Колька радостно заржал в ответ.
– Смотри-ка, свалили!
– Вы есть идёте? – опять вышла на крыльцо Эсфирь.
– А как же!
– Идём, – улыбнулся и Эркин.
К изумлению Эркина, оказалось, что у него даже портянки намокли от пота. Эсфирь заставила его разуться и дала полотенце.
– Оботритесь. Пол у нас чистый, а пока есть будете, они и высохнут. И вот ещё, спину вытрите, чтобы не прохватило.
Но снимать рубашку Эркин постеснялся. И так ничего не будет, тепло же в доме. Он подошёл к печке и прижал к ней ноющие ладони, а потом прижался всем телом.
– Это ты так сохнешь? – удивился Колька. – А то давай, у меня тельняшка чистая есть.
– А сам-то?
– Нормалёк. Дают, не отказывайся.
Сопротивляться Эркин не смог: устал
