и сама же будет страдать от этого. Нас же с Катей временно оставили на попечении тёти Гали – до того, как соберётся опекунский совет, чтобы решить нашу дальнейшую судьбу.
Она поселилась у нас, и успокаивала нас, и сама иногда плакала, и что-то говорила невпопад про невезение и наказание Божье. Миша привозил нам продукты, он старался поддержать нас, разговаривая каким-то нарочито бодрым голосом, рассказывая о том, что происходит в городе, умалчивая о том, что говорят. Катя равнодушно разбирала пакеты с продуктами и говорила, что есть ей почему-то совсем не хочется. Мы с Мишей почти не разговаривали. Он садился напротив и пытался сказать что-то весёлое. Я однажды попыталась спросить: разве можно было, чтобы отец такое делал? Ну то есть с оружием? Миша только усмехнулся и пожал плечами.
* * *
Я резко просыпаюсь среди ночи, как будто кто-то толкает меня где-то в черепной коробке. Я смотрю на кровать, где спала Кристина. Пусто. Мне становится жутко, и я бужу Катю. Она вздрагивает и приподнимается. «Спи, – говорит она. – Не бойся».
Я пытаюсь заснуть. На полу – замысловатый рисунок из теней и лунного света. Всё оттуда же, откуда-то из космоса. Какое-то НЛО, не иначе.
И утром, спускаясь вниз, я знаю, что не увижу привычной картины. Отец больше не варит кофе. Тётя Галя, торопясь, ставит на стол чашки. «Девочки, я сегодня приду поздно, вы тут сами распоряжайтесь». Она вздыхает, глядя на нас.
Нужно время, чтобы привыкнуть. Пока что его прошло слишком мало, говорит тётя Галя.
И так каждый день. И снова наступает ночь, я засыпаю, мысленно пожелав Кристине спокойной ночи, а потом просыпаюсь и снова смотрю на её пустую кровать и на лунный рисунок на полу.
Всё изменилось в городе. Мне кажется, я впервые вижу его. Он стал какой-то неинтересный и скучный. Он посерел. Он стал обшарпанный и унылый. Теперь я точно вижу, как в нём остановилось время. Это мёртвый город, хочется сказать мне. И если мне скажут, что время пошло назад, я не удивлюсь. Тётя Галя говорит, что это пройдёт. А может быть, это то, о чём говорил Миша, – ушла часть тебя, и её уже не вернуть.
И вот наконец в воскресенье утром мы с Катей отправляемся в монастырь, и долго ждём, пока освободится матушка. Мы стоим всю службу и весь молебен, хотя жутко устаём от этого, но после всего, что случилось, это кажется пустяком. А когда служба заканчивается, матушка ведёт нас к себе, в свою келью братского, то есть сестринского, корпуса, куда вход запрещён посторонним, и благословляет нас.
И тогда я прошу её о том, о чём мы с Катей договорились просить. Чтобы она взяла нас к себе, в свой приют. Мы говорим: уж лучше быть здесь, в монастыре, чем там, в интернате. Мы будем делать всё, что нужно, только бы оставила нас у себя. Это ненадолго, на два года, а потом уже Кате исполнится восемнадцать, и она оформит опекунство и на меня, и на отца, и на Кристину. И уже никто не посмеет поселить нас ни в какое учреждение. Для нас главное – ближе к дому.
Да что вы, девочки, отвечает она, у нас ведь приют ещё не совсем обустроен, да и с документами ещё не всё в порядке, да и условия у нас такие строгие, подъём рано, молитвы, служба, потом помощь по хозяйству, а вам ведь ещё учиться надо. А работы у нас много, и по огороду, там картошку надо будет копать, и в храме убираться, и вот сейчас корова появилась, её надо доить, да и вообще сейчас дел невпроворот, стройка к тому же никогда не кончается.
Нет, ничего, это не так страшно, отвечаем мы, мы будем вставать рано, и будем исполнять всякие послушания, мы ведь умеем кое-что, можем научиться петь на клиросе, мы ведь пели когда-то хорошо. Нам бы только остаться здесь, рядом с домом».
А ещё посты, говорит она, вам будет трудно поститься, вы ведь не привыкли. Это как раз неважно, чуть ли не хором отвечаем мы, – мы едим мало, а сейчас вообще перестали есть, потому что не хочется…
Матушка Антония вздыхала и крестилась, качала головой. «Ну не знаю, что вам сказать, сейчас многое про вашего отца говорят, не знаю, правду или нет, но кем бы он там ни был, я о нём всё равно хорошее думаю, он помогал мне, хоть он человек резкий и нервный, но я молюсь о нём и буду молиться. Без него мы бы крышу не сделали. Не знаю я, как вам тут будет, ну да ладно, так и быть, не могу я вам отказать, ваш отец помогал мне. Вы не обязаны отвечать за его дела. У вас своя жизнь. Устраивайте её».
Мы с Катей отвечали, что отца мы всё равно не оставим, мы всё равно будем заботиться о нём. Что бы там ни решили, как бы его ни судили, всё равно он когда-нибудь вернётся домой.
Слава богу, подумала я тогда, вот есть ещё один человек в нашем городе, который может вспомнить отца добрым словом, несмотря на все его странности. Хотя, хотя, сказала я потом Кате, всё равно уже не будет у нас как прежде, мы не будем такими как раньше, ведь что-то поменялось навсегда. А пока что нам, как и всем, хочется просто жить, очень-очень хочется жить, ощущая далеко впереди прекрасное будущее.
Обычное дело
Рассказ
И снова приходит этот нахальный призрак, принося тревожное чувство. И уводит за собой – туда, где трубы химического комбината закрывают ядовито-желтым дымом ясное вечное небо.
И там, на окраине, где пустырь и остатки лесопосадки образуют жалкие заросли из осин и берёз, возле одинаковых ржаво-коричневых металлических гаражей группа детей деловито разыскивает что-то на свалке. И при ближайшем рассмотрении эти дети могут оказаться знакомы, – Костик Чеботарёв, Димка рыжий и Алла Кузина. Скучная, унылая картина.
Тем не менее Светлана Новосёлова, просыпаясь в своей московской квартире с никогда не завершающимся ремонтом, почему-то думает о них, этих ребятах. И даже вспоминает, что у Костика была рубашка серого поблекшего цвета, а у Кузиной были сандалии яркие и красивые, и она любила ими хвастаться.
И только потом, уже с некоторой неохотой, вспоминает, что неделю назад её муж ушёл, так как у него вдруг серьезно изменились планы на жизнь. И ближайший
