И все-таки парнишка с восхищением поглядывал на старшего брата: вот счастливчик, сам себе хозяин, делает все, что ему вздумается. Сегодня он женится, у него будет жена. Михалис покосился на двуспальную кровать: она красовалась посреди комнаты, застеленная желтым атласным покрывалом, которое словно ждало с нетерпением ночи, чтобы его смяли поскорее.
— Можно, братец, я буду заходить к тебе иногда в гости?
Евтихис не ответил, а мать закричала, чтобы Михалис помыл в прачечной ноги и шею. А то люди еще подумают, что у него нет матери. Но Евтихис потащил Михалиса за собой.
— Пойдем, — скомандовал он. И уже на ходу бросил матери, что они скоро вернутся.
Они пошли к Мэри. Поравнявшись с ее домом, Евтихис показал брату на дверь и сказал:
— Пойди передай старику, пусть выйдет. Я буду напротив, в молочной.
Михалис оробел, но Евтихис подтолкнул его сзади. Парнишка робко постучал. Ему открыла Мэри. Кожа у нее на лице была белой, и лишь под глазами виднелись темные полукружия. «Она уже моя жена», — подумал Евтихис, но он не успел ее хорошенько рассмотреть, как к нему подошел встревоженный старик в белой парадной рубашке.
— Я готов, — сказал ему Евтихис.
— Благословляю, в добрый час, — ответил старик.
— В шесть?
— Да, в шесть…
— Но чтобы я явился к шести, нам надо утрясти кое-что, ты же мне обещал.
— Что?
— Двадцать лир.
— У меня ничего не вышло.
— Тогда нам не о чем разговаривать; снимай рубашку и отправляйся к себе в мастерскую, — заявил Евтихис. — Меня не так уж интересуют деньги, но обмана я не терплю.
— Где я их найду сейчас?
— Это твое дело. Принесешь мне к церкви, иначе я не войду туда.
Трамвай, проходивший за углом, пронзительно заскрежетал по рельсам, словно возмущаясь. Евтихис подождал, пока стало тихо, и заговорил, отчеканивая слова, точно вбивая их старику в голову.
— Принесешь мне двадцать лир, иначе все кончено. — А Мэри?
— Она будет знать, что ее папаша не умеет держать слово.
Глаза старика расширились за стеклами очков.
Оставив отца Мэри в молочной, Евтихис ушел. Не сидеть же ему со своим будущим тестем и не ломать голову над тем, где тому раздобыть двадцать лир? «Если бы я мог всегда подавать такие советы, у меня у самого было бы все, чего бы я ни пожелал, — размышлял Евтихис. — Теперь, видите ли, он жить без меня не может».
Дома он сказал брату и матери:
— К шести будьте готовы. — И заперся в своей квартире. Тетушка Стаматина и Михалис остались во дворе. Это его квартира, и он делает в ней что хочет.
Немного погодя он появился, одетый с иголочки: новый костюм, брюки стрелочкой, ботинки только что из магазина, шелковая рубашка, напомаженные волосы, гладко выбритые щеки. Он посмотрел по сторонам, постоял в воротах, словно хотел, чтобы прохожие догадались, что он пускается в большое плавание. Но лишь мать не спускала с него пристального взгляда, и он с самым будничным выражением лица, засунув руки в карманы брюк, стал прохаживаться у себя под окнами. Чисто вымытый двор, цветы на лестнице и на террасе, только что отремонтированная квартира, новая мебель. Мэри должно здесь понравиться. Последние дни Евтихис точно путешествовал по неведомой стране, где опасность подстерегала его на каждом шагу. И сейчас, как во время оккупации, он идет на риск. Он должен собрать все свои силы, все точно рассчитать и сделать отчаянный прыжок, оставляя позади пропасть, отрезающую путь к отступлению.
Когда он увидел Михалиса в чистой рубахе и мать в шляпе, со старой сумкой в руке, он, рассмеявшись, подумал, что женщины, наверно, появляются на свет в шляпе и с сумочкой, с которыми не расстаются до самой могилы. Ему было приятно, что они такие праздничные, и, чтобы отблагодарить их, он расплатился с ними за работу. А так как его не покидало хорошее настроение, он подкинул им еще немного денег. Пусть у них будет лишняя десятка, они ведь тоже начинают новую жизнь. Во избежание недоразумений он сказал:
— Теперь, думаю, мы в расчете.
Потом Евтихис зашел проверить, не оставили ли они в комнатах что-нибудь из своих вещей, но на самом деле ему захотелось еще раз полюбоваться на свою новую квартиру. Двуспальная кровать посреди комнаты, стол, придвинутый к стене, два сундучка, три стула и вешалка. Мебели хватит. Не помешал бы и абажур, ну, да ладно, и так сойдет. Он запер дверь и, как человек солидный, опустил ключ в задний карман брюк.
Бросив взгляд на часы, он двинулся не спеша к воротам, словно направлялся всего-навсего в киоск за сигаретами.
— Пошли, — крикнул он своим.
Тетушка Стаматина и Михалис несколько удивились; они считали, что этот момент будет обставлен более торжественно. Они последовали за ним на улицу. В воротах стояла лишь Измини. Евтихис сухо поздоровался с ней и прошел мимо. Не отстававший от него Михалис шепнул ему, что не видел сроду жениха красивей. Мать одернула младшего сына — она, мол, не потерпит сегодня ссор — и прибавила шагу, чтобы догнать Евтихиса. А тот гордо шел вперед. И кто знает, что у него было теперь на уме.
Из угловой кофейни высыпали ротозеи и уставились на жениха и его родственников, но Евтихис сделал вид, что не замечает их. Ботинки у него поскрипывали, новые каблуки громко стучали по плитам тротуара. Все вокруг, и особенно шпана из кофейни, должны понять, что есть вещи посерьезней, чем дребедень, которой они забивают себе голову, хотя сам он, Евтихис, и не придает свадебной церемонии большого значения.
Пройдя немного, он остановил такси, посадил мать, Михалиса и сел сам. Они нарочно проехали перед домом. Измини все еще стояла в воротах, повернув голову в сторону вишневого заката, и, сдвинув брови, наблюдала за улицей, словно ждала кого-то.
Когда вечереет, Ангелос буквально задыхается в тесной комнатушке Статиса. Он припадает лицом к щели в ставне, чтобы насытить свои глаза, прежде чем мрак спустится на двор и сгустится в комнате. Ему тяжело переносить этот час, когда предметы тонут и растворяются в постепенно убывающем свете. Это естественно и неизбежно, но нелегко ему переживать каждую ночь, неумолимо наступающую на него. Время от времени он всматривается впотьмах в свою ладонь, будто глядит на часы, пытаясь различить движение минутной стрелки. Сегодня он наблюдает, как медленно угасает огненное зарево заката. На полу все еще разбросаны газеты. Целое море бумаги и фактов. Сейчас, вечером, волнение на море улеглось, штиль делает все дни похожими один на другой, и Ангелос
