не отличает уже факты от простого комментария.
Измини не спеша прошла по двору и постучала в дверь Вангелии. Она спросила озабоченно, не вернулся ли Андонис.
— Нет, и судья его спрашивал. Не знаешь, что ему надо? У меня хорошие новости, заходи.
Измини вошла и села рядом с Вангелией.
— Я нашла квартиру в Холаргосе[6], у моей тетки… — сказала Вангелия. — Там ему будет хорошо. Пожилая женщина, домик тихий, уединенный, с садом…
— Значит, он может поехать туда?
— Да. Ты довольна? Теперь ты будешь видеться с ним… Мы вместе съездим туда, посмотрим…
— Спасибо тебе, — сказала Измини и встала.
— Почему ты уходишь? Мы не договорились, когда поедем в Холаргос.
— Я не знаю, где разыскать его.
— Тогда отчего ты торопишься?
Измини не отвечала.
— Но почему ты так на меня смотришь? — спросила Вангелия. — Точно жалеешь меня. Я ведь все прекрасно понимаю. Скажи, что ты узнала? Ты молчишь, словно чего-то боишься…
— Нет, нет, что я могла узнать?
— А ты меня не обманываешь? Вот Андонис, тот вечно пытается обмануть меня.
— Спасибо тебе, — повторила Измини и торопливо ушла, словно она не могла больше лгать.
Она села на лестнице. Тишина, всесильная тишина засасывает и парализует. Сейчас Измини напоминала ту девушку, которая пять лет назад стояла на скале в Фалироне. Она была рассеянной и молчаливой, словно прислушивалась к чему-то. Море шумело у ее ног, но она пыталась уловить что-то за шумом прибоя. Измини спросила тогда Ангелоса, о чем он задумался. «О том, какой трудной будет наша жизнь», — сказал он. В тот вечер дул сильный ветер, и руки у нее окоченели. «Я люблю тебя всем существом», — продолжал он. Измини прошептала смущенно: «Не уходи. Посиди еще, вот так, сдвинув брови. Твое лицо словно окутано какой-то дымкой. Мы так мало знаем друг друга». «Я не могу требовать, чтобы ты ждала меня», — добавил Ангелос.
В тот вечер они расстались и встретились только через пять лет в ту дождливую ночь. «Прости меня за горечь, которую я тебе принес, у меня нет ничего больше»…
Измини вошла к себе, хлопнув дверью.
Во дворе появился его отец в пальто и шляпе. Вид у него был хмурый и озабоченный. Таким бывал он и прежде, когда ни с кем не желал разговаривать и запирался один в комнате. Все в доме знали: его мучает какое-нибудь судебное решение. Сейчас он опять похож на судью, который должен вынести приговор. «Может быть, на этот раз мне», — мелькнуло в голове у Ангелоса. Тут он подумал, что никогда не видел судей, решивших его судьбу. Но их приговор так и не был приведен в исполнение. Возможно, отец понимает, что трудней всего пришлось ему потом, когда суд был уже позади.
Весь вечер он наблюдал за Евтихисом. Потом подошел к столу, сел и машинально принялся вычерчивать на газете, которую постелил вместо скатерти Статис, схему замка, вделанного в зеленую дощатую дверь… Он занялся этим от нечего делать, ему было просто необходимо представить себе устройство данного конкретного замка. Но наступили сумерки, расплывшееся пятно легло на бумагу, и чертеж потускнел. Ангелос встал и увидел через щель в ставне Измини в огненном зареве заката.
В этот трудный час он ложится и не открывает глаз, пока окончательно не наступит тьма. Еще мальчиком, помнится ему, выходил он в сумерки на улицу и ждал, когда мать зажжет в доме свет. Лишь в партизанском отряде не угнетал его этот час, тогда все было иначе. Теперь никуда не уйдешь — ни от тоски, ни от тьмы. Он не имеет права зажечь свет. Чертеж замка на столе словно придавлен черной рукой. А в комнате витает страх. Наверно, от сознания этого так мучительна ночь. В тюрьме за дверью стоит тюремщик с ключами — ему вменяется в обязанность смотреть за тобой. Там ты не прячешься — поешь, бранишься, даже изредка тебя выпускают во двор. Здесь Статис, конечно, в какой-то мере заменяет тюремщика, но он отпирает дверь только для того, чтобы самому войти в комнату. Веки у него всегда тяжелые, а его упорного молчания, пожалуй, не выдержат даже камни. Но никто сам не выбирает себе тюрьмы.
«Но произойдет самое ужасное, если я забуду, почему я заперт здесь», — подумал Ангелос и стал ощупывать железную коробку замка, который хотел вычертить. Замок построен по системе простых рычагов, надежная конструкция. Для того чтобы не ошибиться в расчетах, надо иметь ключ или разобрать замок и посмотреть, какой ключ к нему подходит. «При желании я могу отвинтить его, разобрать и посмотреть, как именно он действует, — рассудил Ангелос и тотчас заключил: — Так я получу возможность сделать правильный чертеж или уйти — ведь дверь будет открыта». Коробка железная, четырехугольная, и детали замка подогнаны хорошо, раз дверь крепко заперта. Замок этот надежный. Ангелос прислонился лбом к двери и стоя, казалось, дремал.
Отчетливо были слышны шаги Вангелии в соседней комнате. В полдень Ангелос опять сидел, притаившись за ставней. Вангелия направилась в прачечную. Она не прикрыла за собой дверь, будучи уверенной, что никто не видит ее. Разделась и стала мыться. Время от времени она наклонялась, открывала кран и наливала воду в таз, в дверях то и дело мелькали ее руки, плечи, волосы. Но вот Вангелия исчезла совсем. Потом снова показалась рука и тотчас спряталась. Вода сбегала во двор. Вангелия вышла в плотно запахнутом халате и скрылась в своей комнате… С тех пор Ангелос считал ее шаги и прислушивался к малейшему шороху в соседней комнате. Что бы ни попадало сюда, в стены этой темной комнатушки, поглощающей время, все принимало чудовищные размеры. Ангелос бросил чертить схему замка. Зачем? Какой от этого толк? Спать он всегда ложился одетый. Откуда знать, как сложатся обстоятельства, возможно, придется опять спасаться бегством. А раздеться и лечь в кровать — это значит в случае опасности отказаться от всякой надежды на спасение. И хотя эта комнатка очень тесная и из нее нет другого выхода, трудно примириться с тем, что все будет кончено, как только постучат в дверь. И, ложась спать в пиджаке, он тешил себя робкой надеждой. Еще раньше, в одном чужом доме, Ангелос был наготове, когда на заре постучали в дверь. Он спустился по водосточной трубе и спрятался в подвале за ящиками…
Позавчера он спросил Статиса:
— Почему ты запираешь меня?
— Для большей безопасности.
— Моей или твоей?
— Нас обоих, — ответил Статис.
Опять он спит. Нет у него ни стыда ни совести, не
