единственную форму владения землей. В тех районах, где общинная система отсутствовала, Огарев намечал постепенное внедрение общинных начал путем ограничения права наследования земельных участков и других мер. Помещиков предлагалось уравнять в правах с крестьянами, предоставив им пай в общине «по тяглому расчету», т. е. по численности семьи.
Как другие теоретики раннего социализма, Огарев не мог обойти вопрос об экономической эффективности общинного хозяйства. Он отказывался признавать логику тех «западников-прогрессистов» (вроде известного нам И. В. Вернадского), согласно которым относительно высокая производительность земледелия в Западной Европе исторически оправдывает ликвидацию общинной системы и утверждение капиталистического хозяйства. Приведем соответствующее место из его статьи, написанной в 1858 г.: «…Мы не должны забывать, что земледелие существует для человека, а не человек для земледелия, и что нам нечего прибегать к формам землевладения, истощившим Европу (т. е. капиталистическим. – А. А.), только для того, чтоб улучшить наше земледелие. Нам не приходится поставить как догмат: уничтожимте общинное начало, чтоб улучшить земледелие; нам надо поставить вопрос: каким образом при общинном начале улучшить земледелие? С этим вопросом мы действительно пойдем по пути развития нашей цивилизации». Выдвинутый Огаревым вопрос имеет историческое значение и в известном смысле не потерял своего значения и поныне: как реально использовать потенциал более высокой эффективности, заключенный в коллективном хозяйстве?
Вопросы экономической теории всегда интересовали Огарева. В. М. Штейн пишет: «Огарев был большим знатоком и любителем современной ему экономической литературы. Он с увлечением «охотился» подчас за тем или иным сочинением, в котором надеялся найти новую мысль». Это было даже «своеобразное гурманство в области экономической теории»[225].
В последние десятилетия, когда во всех областях экономики интенсивно внедряются математические методы исследований, внимание ученых привлекает творчество талантливого француза Огюстена Курно, чья работа, опубликованная еще в 1838 г., является одним из первых опытов. Огарев знал работы Курно и высказывался об его идеях чрезвычайно интересно. В 60-х гг. он ознакомился с философско-математической работой Курно и написал для себя краткие замечания о ней. Вероятно, под впечатлением этого чтения он просит Герцена в феврале 1865 г. привезти ему книгу Курно, в которой содержится «приложение математики к политической экономии». «Этого мне нельзя не знать», – отмечает Огарев[226].
Известно высказывание К. Маркса о том, что наука тогда лишь достигает совершенства, когда ей удается использовать математику. Замечательно, что в схожей форме Огарев высказал ту же мысль, имея в виду конкретно экономическую науку[227]. Отсюда понятен его интерес к Курно. Однако попытка Курно применить к экономическим явлениям методы дифференциального исчисления вызвала у Огарева возражения, о которых он сообщил Герцену в письме от 5 мая 1866 г. Применение этих методов допустимо тогда, когда функции являются непрерывными. Огарев считал подобное допущение для экономической сферы необоснованным. Непрерывность функций присуща природе, общественные же явления, выражаясь современным языком, по своему характеру дискретны. Огарев говорил, что в общественной жизни явления существуют «в законченных группах», в виде «целых величин». Оценивая идеи Курно, он писал, что «тут вводится формализм, который куда бы ни вышел, им можно все подтвердить, что хочется…»[228].
Не беря на себя смелость судить, кто прав в этом споре – Курно или Огарев, тем не менее можем смело утверждать, что заочная дискуссия представляет удивительный факт в истории науки. Поставленный Огаревым вопрос сохраняет свое значение в экономической теории. Можно не сомневаться, что московским и петербургским профессорам его времени такие проблемы и не снились.
16. Экономика России в период империализма (1900–1917 гг.)
16.1. Особенности империализма в России
С конца XIX в., т. е. несколько позже, чем в передовых странах, российский капитализм начинает переходить на стадию империализма. Как и в других странах, империализм в России имел свои особенности. Исходя из этих особенностей его принято относить к типу «военно-феодального».
Феодального – потому что и в этот период в стане сохранялись существенные пережитки феодализма. Пожалуй, главным из этих пережитков было царское самодержавие, государственный строй типа восточной деспотии. Само слово «самодержавие» означало, что царь, император, не подчиняется никому, в том числе закону, а его воля является законом для подданных. Императору принадлежали верховные права в законодательстве, в управлении страной, верховное командование армией и флотом.
В России сохранялся свойственный феодализму сословный строй. Крестьянин, который уже не занимался сельским хозяйством, а являлся промышленным рабочим, юридически числился по-прежнему крестьянином, а разорившийся дворянин оставался дворянином.
Высшим, благородным сословием по-прежнему считалось дворянство. Экономика России была уже капиталистической, но капиталисты считались людьми второго сорта. Царское правительство выражало интересы именно дворянства, сословия бывших феодалов, и из дворян состояли органы государственной власти. Буржуазия, экономически господствовавшая в стране, политической власти не имела и находилась в оппозиции к правительству.
Эта оппозиционность буржуазии и архаизм государственного устройства России выражались в оппозиционности царизму русского общества. Среди образованных людей считалось нормой хорошего тона проявлять солидарность с революционерами, а солидарность с царизмом в его действиях против революционеров считалась дурным тоном.
К числу феодальных пережитков принято относить (и даже обычно в первую очередь) и помещичье землевладение. Но его удельный вес был значительно меньше, чем в Англии, где основная часть земли оставалась в собственности лендлордов, или в Германии, где основными землевладельцами оставались юнкера. Однако империализм Англии или Германии мы не называем феодальным.
Российский империализм принято называть не просто феодальным, а военно-феодальным, потому что государство по-прежнему занимало господствующее положение в хозяйстве страны. Министр финансов С. Ю. Витте писал: «Изящные искусства, литература, наука, промышленность – все это у нас в России состоит на государственной службе, если не целиком, то в значительной своей части» [5, с. 61].
В отличие от стран Запада в России был большой государственный сектор хозяйства, в состав которого входили Российский государственный банк, 2/3 железных дорог, огромный земельный фонд, в том числе 60 % лесов, военная промышленность и многие промышленные предприятия в других отраслях.
Конечно, казенное предпринимательство в определенной степени определялось военными задачами. Государственные деятели не были уверены, что российская буржуазия может обеспечить своевременное перевооружение армии и флота и поэтому предпочитали держать военную промышленность в руках государства. «Государству… может угрожать опасность остаться совсем без флота, – писал сенатор Нейдгарт, – и притом именно в то время, когда оно будет в нем особенно нуждаться» [18, с. 37].
Однако военная промышленность составляла лишь небольшую часть государственного хозяйства. Казенное предпринимательство, господствующие позиции государства в хозяйстве страны были характерной особенностью экономики России на протяжении всей истории. Поэтому правильней называть российский империализм не военно-феодальным, а государственно-феодальным.
Теперь главным инструментом государственного регулирования экономики стал Российский государственный
